Тот, кто тревожил людей. Русская православная церковь в общении с апостольским римским престолом Михаил сергеевич лунин

Декабрист Михаил Сергеевич Лунин был потомственным русским дворянином, молодость которого прошла в кругу богатых и знатных людей. Это - военные, владельцы обширных имений и множества крепостных душ, люди «с властью», царедворцы.

Дед Михаила Лунина, Михаил Купреянович Лунин, начал свою военную карьеру еще при Петре I. В окружавшей его обстановке дворцовых интриг, поднимаясь по крутой лестнице дворцовой иерархии, он всякий раз умел ставить на нужную карту. Он верно служил восьми русским царям! Петр III даже стал крестным старшего его сына. Екатерина II назначила его тайным советником, сенатором и президентом Вотчинной коллегии. Лунин жил богато и весело. Всем своим пятерым сыновьям он оставил большие имения, с тысячами крепостных крестьян. Младшим из них был Сергей - отец будущего декабриста Михаила Лунина.

Раннее детство Михаила Лунина прошло в семейном имении отца в Тамбовской губернии. Здесь он прилежно занимался английским языком, скоро выучившись писать и говорить на нем. Близкие и друзья из Петербурга называли его в своих письмах «маленьким английским джентльменом». В пожелтевших от времени письмах можно часто встретить слова восхищения: «Мишенька очень хорошо знает английские сказки…, англичанин Миша решил изучать экономику…, прошу покорно, поцелуйте за меня маленького английского дворянина за его первое письмо и за то, что не забыл своего дядю».

«Англичанин Миша»… Каждое утро наряду с очередным занятием по английскому языку он учит католический катехизис . Этот еще слабенький, умный, изящный мальчик упивается, словно музыкой, канонами католической церкви. Английский язык и католицизм властвуют над его умом и сердцем, и это в стране, где в основном все православные, а совершеннейшим считается французский язык. Его учителем по английскому языку был англичанин Фостер, французскому - французы Картье и Бютте, философии - швед Кирулф, богословия - французский аббат Вовилье.

Пройдет много лет, и из Сибири Михаил Лунин напишет своей сестре: «Мой брат и я были воспитаны в римско-католической вере. У него была мысль уйти в монастырь, и это желание чудесно исполнилось, т. к. он был унесен с поля битвы, истекающий кровью, прямо в монастырь, где он умер, как младенец, засыпающий на груди матери».

В 18 лет Михаил Лунин - кавалергардский корнет. Он высок, силен, бесстрашен.

О Лунине идет слава «горячей головы». На спор он бродит всю ночь по Петербургу и меняет таблички с названиями улиц. Другой раз с друзьями, погрузившись в две лодки, отправляется к Каменноостровскому дворцу, чтобы исполнить серенаду императрице Елизавете Алексеевне . Двенадцать человек из охраны начинают преследовать «трубадуров», чтобы арестовать. Но голосистые офицеры были отличными гребцами и сумели уйти от погони.

Михаил Лунин был завзятым дуэлянтом. Он сумел по поводу и без повода встретиться на дуэлях почти со всеми своими друзьями - сослуживцами-офицерами. Как свидетельствуют современники, обычно он стрелял в воздух, но разгневанные противники целились в него, и так, чтобы «изрешетить тело Лунина».

Но Лунину всего этого было мало. Он держался дерзко и вызывающе также и со своим начальством. Так, например, однажды генерал Депрерадович издал приказ, запрещавший офицерам купаться в заливе рядом с Петергофом, так как те раздевались «вблизи дорог и тем оскорбляли приличие». Лунин, однако, решил выполнить этот приказ по-своему. Когда однажды генерал ехал по дороге, Лунин во всей военной форме, мундире, сапогах и фуражке, вошел в море, чтобы искупаться.

Что вы делаете? - закричал генерал.

Купаюсь, не нарушая приказа вашего превосходительства, стараясь это делать в самой приличной форме.

В другой раз тот же генерал во время учений закричал:

Штабс-ротмистр Лунин! Вы спите? Лунин тут же четко ответил:

Заснул, ваше превосходительство, и увидел во сне, что вы бредите.

26 августа 1812 года в сражении при Бородине отличился храбростью русский штабс-ротмистр Михаил Лунин: сначала у редута генерала Багратиона, затем у знаменитой батареи генерала Раевского. Под Луниным был убит конь, но сам он остался невредимым и продолжал сражаться. В приказе командования говорилось: «Удостоен золотой шпаги с надписью “За храбрость”».

Тот день остался памятным в истории России. Поколение за поколением учат в школах стихотворение Лермонтова «Бородино»:

Скажи-ка, дядя, ведь недаром
Москва, спаленная пожаром,
Французу отдана?
Ведь были ж схватки боевые,
Да говорят, еще какие!
Недаром помнит вся Россия
Про день Бородина!

В сражении при Бородине отличилось много смелых офицеров: будущие декабристы - Трубецкой, Пестель, Якушкин, но также и Дубельт, Воронцов, Бенкендорф, то есть как те, которые потом в цепях пойдут долгим путем в Сибирь, так и те, которые их туда послали. Теперь же, пока гремит батарея Раевского, пока редуты извергают огонь, пока раненые, сжимая зубы, истекают кровью, все предельно ясно. Они умирают здесь за Россию.

В Петербурге, в Зимнем дворце, далеко от огненного вихря войны, продолжаются приемы, светские разговоры, сплетни в дворцовых салонах. Император Александр I каждое утро педантично входит в свой кабинет и выслушивает доклады, которые ему делают запыленные и изнуренные, проделавшие долгий путь курьеры.

В формулярном списке Лунина говорится, что «Михаил Лунин участвовал 6 октября в сражении при Тарутине, 12 и 13 октября - при Малом Ярославце, 5 и 6 ноября - при Красном и оттуда дальше, при преследовании неприятеля до самой границы». Лунин участвует в больших сражениях в Пруссии, Шлезвиге, Саксонии: в битвах при Люцене, Лейпциге, Франкфурте… Десятки битв. За свою храбрость, проявленную на полях сражений, он получает ордена, медали, почетное оружие.

Мишель Лунин, «горячая голова», теперь уже известный герой, о нем говорят с восхищением. Дамы, любуясь его высокой, стройной фигурой, в восхищении признавались: «Какой красавец!» Он образован, музыкален, прекрасно рисует, пользуется популярностью и уважением среди офицеров.

Об офицерском периоде жизни Лунина мы знаем и много, и мало. В 1887 году в журнале «Русский архив» появилисъ воспоминания француза Ипполита Оже. Большая часть этих увлекательных записок посвящена дружбе Оже с Луниным. Француз использовал в своих воспоминаниях старые альбомы, визитные карточки, приглашения, частные письма, свои дневники. В преклонном возрасте некогда молодой и веселый офицер живо и образно рассказал о своих петербургских годах

В 1815 году гвардия, в которой служил Лунин, стояла в Вильно. Именно в это время иа русскую службу в Измайловский полк поступает француз Ипполит Оже. Друзья-офицеры приглашают его навестить Лунина, который был ранен после очередной «дуэли без причины». Об этой первой встрече с Луниным Оже пишет: «Хотя с первого раза я не мог оценить этого замечательного человека, но наружность его произвела на меня чарующее впечатление. Рука, которую он мне протянул, была маленькая, мускулистая, аристократическая, глаза неопределенного цвета, с бархатистым блеском, казались черными, мягкий взгляд обладал притягательной силой… У него было бледное лицо с красивыми, правильными чертами. Спокойно-насмешливое, оно иногда внезапно оживлялось и так же быстро снова принимало выражение невозмутимого равнодушия, но изменчивая физиономия выдавала его больше, чем он желал. В нем чувствовалась сильная воля… Логика его доводов была так же неотразима, как и колкость шуток. Он редко говорил с предвзятым намерением, обыкновенно же мысли, и серьезные, и веселые, дашись свободной, неиссякаемой струен, выражения являлись сами собой, непридуманные, изящные и замечательно точные.

Он был высокого роста, стройно и тонко сложен, но худоба его происходила не от болезни. Во всем его существе, в осанке, в разговоре сказывались врожденное благородство и искренность… Это был мечтатель, рыцарь, как Дон-Кихот, всегда готовый сразиться с ветряной мельницею».

Оже подметил и еще одну черту у Лунина. Внешне он выглядел как все другие офицеры. Так же, как и те, весел и по-юношески легкомыслен. Но Оже отлично понял, что Лунин из вежливости «выслушивал пустую, шумливую болтовню офицеров. Не то чтобы он хотел казаться лучше их, напротив, он старался держать себя как и все, но самобытная натура брала верх и прорывалась ежеминутно помимо его желания… Он нарочно казался пустым, ветреным, чтобы скрыть от всех тайную душевную работу и цель, к которой он неуклонно стремился».

Оже искренне рассказывает и о себе самом, признаваясь, что тоже был «веселым, но благоразумным», Лунин говорил ему с укором;

Вы француз, следовательно, должны знать, что бунт - это священная обязанность каждого человека.

Мы обязаны Оже не только описанием и сведениям о русском военном быте, но и записям разговоров, по различным поводам при встречах, с Михаилом Луниным, Однажды он застал Лунина за фортепьяно. Из-под его пальцев свободно лилась музыка… Они говорили о поэзии, о литературе. Оже обожает воздаю, мечтает стать литератором.

Лунин улыбается, насмешка и задиристость кроются в его словах:

Стихи большие мошенники. Проза намного лучше позволяет выразить все идеи» являющиеся или. составляющие поэзию жизни. В стихотворных строках невольно сковывается мысль самой формой, существующими законами поэзии. Это парад, который никогда не сравнится ни с какой войной. Наполеон, когда побеждал, писал прозу, мы, к несчастью, любим стихи. Наша гвардия - это отлично изданная поэма, дорогая, но бесполезная.

Тот день необыкновенно памятен для обоих друзей, которые еще долго беседуют и спорят на литературные темы. Лунин не перестает играть на фортепьяно, импровизирует. Затем он берет одно из стихотворений Оже и сочиняет мелодию к нему. Оже пишет; «О» придумал такую оригинальную и прелестную мелодию, что я закричал от восторга» совсем позабыв о собственном авторстве».

В другой раз Лунин говорит своему другу, что его любимый композитор - Бетховен. Он признается Оже, что, когда слушает его произведения» не знает, где он, на небе или на земле пребывает.

Забываю все на свете. Какое неисчерпаемое богатство, вдохновение!. Какая глубина мысли, какое удивительное разнообразие, несмотря на повторения! Он так мощно овладевает вами, что оказываетесь даже не в состоянии удивляться. Такова сила гения. Но чтобы его понимать, надо его изучать.

И Оже вдохновенно пишет о Лунине: «Он был. поэтом и музыкантом, и в то же время - реформатором, политиком и экономистом, государственным деятелем, изучал специальные дисциплины, знал обо всех истинах, всех заблуждениях».

Наступил в жизни Михаила Лукина день, когда он махнул рукой на все и расирощадея с дуэлями, офицерскими забавами, царскими парадами! Распрощался с родителями. Распрощался с Россией, подал в отставку и решил уехать во Францию.

Какова цель этого добровольного изгнания? И почему в Париж? И нечто еще, что вызывает недоумение: богатый наследник делает невероятный для того времени жест - пишет завещание… в пользу своего отца, отказывается от своей доли в имении, он объявляет, что уезжает… в Южную Америку добровольцем в армию Боливара. Учит испанский язык. Лунин написал своего рода «Верую» - декларацию своих политических убеждений. Рукопись, написанную одновременно на русском, французском и даже на испанском языке, он отдал своей сестре. «Для меня открыта только одна карьера, - заявлял в ней Лунин, - которая по-испански зовется „libertad“ (свобода. - Авт.), а в ней не имеют смысла титулы, как бы громки они ни были. Вы говорите, что у меня большие способности, и хотите, чтобы я их сохранил в какой-нибудь канцелярии из-за тщеславного желания получить чины и звезды… Как? Я буду получать большое жалованье и ничего не делать или делать вздор… И вы думаете, что я способен на такое жалкое существование? Да я задохнусь, и это будет справедливым возмездием за поругание духа».

Отец Михаила Лунина как человек весьма практичный дал путешественнику денег на дорогу, подарил ему пуд свечей из чистого воска, 25 бутылок портвейна, 25 бутылок рома и мешок лимонов.

10 сентября 1816 года на французском пароходе «Фиделите» Михаил Лунин отправился в Гавр. Вместе с ним находился верный его друг Ипполит Оже.

И снова мы должны поблагодарить молодого Оже. Он ведет в своей каюте дневник, описывает однообразные дни морского плавания, записывает свои необыкновенные разговоры с Мишелем. Сидя на палубе, воодушевленный необъятной морской ширью, Лунин на блестящем французском языке громко рассуждает о честолюбии, о браке, о семейном счастье, о возвышенности человеческого духа, о чувстве долга перед человечеством.

«Я слушал тогда молчаливо и думал, - записывает Оже, - какая судьба ждет этого человека с неукротимыми порывами, с пламенным воображением?»

«Фиделите» бросил якорь на острове Борнхольм, принадлежащем Дании. Губернатор лично посетил двух молодых людей, любезно пригласил их побывать в его доме.

Остров выглядел печально. Ветер гулял в огромных каменоломнях, бился о скалы, вертел бесшумные крылья ветряных мельниц. Вот что записал Оже в своем дневнике: «В церкви мы увидели орган, который был в очень плохом состоянии. Несмотря на это, Мишель, дотронувшийся до него, получил некий сверхъестественный эффект. Темой его импровизации стала буря, которую мы испытывали в душе. Я был удивлен этому могучему самовыражению. Многие из окольных жителей бежали, не веря ушам, что инструмент, так долго стоявший безмолвно, может звучать так мощно и нежно».

Пройдут годы, и эти гибкие, виртуозные пальцы, которые столь талантливо имитировали бурю и рев моря, напишут на большом листе Следственному комитету: «Я никогда не был принят в число членов Тайного общества. Я сам присоединился к нему, пользуясь общим доверием ко мне…»

А это общество сначала составят всего шесть человек: двоюродные братья Лунина - Матвей и Сергей Муравьевы-Апостолы - и родственники их: подполковник Александр Муравьев, прапорщик Никита Муравьев, а также поручик князь Сергей Трубецкой и подпоручик Иван Якушкин.

Все они - участники Отечественной войны 1812 года. За подвиги награждены лентами, медалями, орденами; средний возраст этих храбрецов - 21 год…

Позже Якушкин напишет: «В беседах наших обыкновенно разговор был о положении России. Тут разбирались главные язвы нашего отечества: закоснелость народа, крепостное состояние, жестокое обращение с солдатами, которых служба в течение 25 лет была каторга, повсеместное лихоимство, грабительство и, наконец, явное неуважение к человеку вообще».

Эти пламенные русские сыновья выбрали символическое название для своего тайного общества - «Союз спасения». Они создают тайный союз, где царит братство, где процветают добродетели, и первый великий гуманный жест будет подарком для народа: свобода! Падут оковы крепостничества!

Молодым мечтателям уже сейчас предстоит испытать горечь разочарования. Уже сейчас им предстоит борьба по «крестьянскому вопросу», который окажется столь сложным и глубоким, что приведет к пониманию неизбежной необходимости замахнуться на жизнь членов династии Романовых, необходимости восстания с оружием в руках, провозглашения конституции, республики… Необходимости ставить вопрос именно так…

Сейчас только 1816 год, и до событий, разыгравшихся 14 декабря 1825 года на Сенатской площади в Петербурге, еще целых девять лет. И не кто иной, а именно Лунин скажет на одной из встреч, что убить Александра I - дело совсем несложное, так как он обычно ездит по Царскосельской дороге без большой охраны. Для этого достаточно горстки храбрецов в масках, и задуманное дело можно вполне осуществить.

Русская история изобилует подобными примерами.

Насильственная смерть монархов была и считалась единственным способом одних царедворцев отнять власть у других, приобрести влияние и богатства у трона нового монарха. Так было всегда: смерть венценосца, и у трона появляются новые фавориты, им щедро, как из рога изобилия, раздают милости.

Но в данном случае речь идет не просто об устранении одного монарха, а самой системы самодержавия, ликвидации крепостного права, а в конечном счете и о лишении власти и богатства самих заговорщиков-дворян!

«Союз спасения» оказывается тайным обществом, целью которого является отнюдь не материальный интерес его членов. Это - союз «спасения России».

Группа аристократов в своих богатых домах обсуждает вопрос, как ограничить свое собственное благополучие!

Князь Федор Ростопчин, услышав, что князья и дворяне подняли восстание 14 декабря 1825 года, острил:

У нас все делается наоборот. В 1789 году простолюдины во Франции захотели сравняться с дворянством и бунтовали. Это понятно. А у нас дворяне вышли на площадь, чтобы потерять свои привилегии. Здесь нет никакого смысла.

Но все это еще далеко. Далеки еще и восторг и презрение, насмешки, оковы. Сейчас Михаил Лунин на пути во Францию. И играет на органе в каменном мраке собора…

Франция. Париж. Русский аристократ Лунин, обладатель обширных имений, тысяч крепостных крестьян, признается: «Желал лишь небольшой комнаты, чтобы была кровать, стол и стул». Табака и свечей ему еще хватит на несколько месяцев.

Единственно, в чем он не мог себе отказать, - это в обществе умных людей. Лунин не мог жить без споров, философии, бесед. Этот отшельник позволяет себе только одно удовольствие - встречи с философами и политиками. Лунин беседовал с Сен-Симоном, посещал салон баронессы Лидии Роже, спорил с бывшим шефом французской полиции Сент-Олером, долго разговаривал на религиозные темы с петербургским своим знакомым - иезуитом Гривелем.

И вдруг получил письмо от сестры Екатерины с печальной вестью о смерти отца.

Лунин должен возвратиться в Россию. Его ждет богатое наследство и слава.

И вот последний, прощальный вечер у баронессы

Роже, последний разговор с Сен-Симоном. Француз тогда посетовал во всеуслышание:

Опять один умный человек ускользает! Ведь через вас я бы установил связь с молодым народом, который еще не иссушен скептицизмом. Там есть прекрасная почва для создания нового учения. И еще, когда вернетесь к себе домой, вы немедля займетесь бессмысленным, бесполезным делом, где нет нужды ни в системе, ни в принципах, одним словом, вы непременно в ваши годы увлечетесь политикой…

Лунин не только интересен для французов - «загадочный русский человек». Он их привлекает оригинальностью суждений и споров, глубиной своих познаний. Он предельно откровенен. Как неотвратимая, но справедливая гильотина, слова его резко падают и на Ипполита Оже. Лунин осуждает своего приятеля с хладнокровной беспристрастностью стороннего человека.

Я вас знаю лучше, чем вы сами себя знаете, - говорит он ему на прощание, - и вполне уверен, что из вас ничего не получится. Вы ничего не умеете делать, несмотря на то что имеете способности почти ко всему.

Карета и лакей из Петербурга уже ждут. Лунину предстоит долгий путь на родину, в Россию.

Пять часов стоят на Сенатской площади восставшие войска, отказываясь принести присягу в верности новому императору. В ответ на это по ним стреляют орудия Николая I. Снег обагрен кровью убитых и раненых.

В ту же ночь начались повальные аресты.

Следственный комитет, учрежденный 17 декабря 1825 года царем, работает дни и ночи. И здесь, по документам этого судилища, мы сталкиваемся с фактами, что восставшие, независимо от путаницы в их взглядах, их сомнений и колебаний, руководствовались единой великой целью - провозглашением республики.

Они не готовы были предстать и перед Следственным комитетом. Они готовы были только к одному: Восстать! Погибнуть!

Вскоре перед Следственным комитетом оказывается и Михаил Лунин - «аристократ Миша».

21 декабря, семь дней спустя после восстания декабристов, Лунин в Варшаве вместе со своей воинской частью принимает присягу на верность новому императору Николаю I. Он в чине подполковника, адъютант великого князя Константина, законного наследника русского престола, который отказался занять его.

Следственный комитет заинтересовался Луниным по показаниям князя Трубецкого. Немедленно в Варшаву отправляется копия его показаний. Цесаревич Константин читает требование арестовать и отправить в Петербург его адъютанта.

В канун нового, 1826 года Константин пишет своему брату Николаю I: «Перехожу к Лунину. Все замешанные либо его родственники, или старшие товарищи по школе, либо друзья детства… Я ему не покровительствую, еще менее хочу его оправдывать: факты и следствие докажут его виновность или невиновность… Что до него - он занят только своей службой и охотой».

Вскоре Константин опять садится за письмо Николаю I, в котором высказывает сомнения относительно показаний декабристов и ищет способ оправдать Лунина.

«Откровенно говоря, дорогой брат, эти показания или признания после событий весьма недостоверны и даны единственно для самооправдания, - пишет великий князь Константин, - и тем самым запутать дело, замешать в него различные имена и личности и вызвать к ним подозрения и сомнения».

На каждое письмо императора арестовать Лунина следует ответ великого князя: нужны к тому доказательства.

Может быть, в силу этих обстоятельств последним из всех был арестован Михаил Лунин…

Самое тяжелое обвинение против него было высказано Александром Поджио: «Матвей Муравьев-Апостол мне говорил, что Пестель имел предприятие исполнить сие злодеяние составлением из некоторых людей, наименовав сие „cohorte perdue“ („отряд обреченных“), хотел ее препоручить Лунину и с сим привести в действие цель Южного общества».

Эти показания имели исключительное значение для Следственного комитета. Члены его непрерывно стремились доказать, что главной целью декабристов было убийство царя. Мир и русский народ должны узнать, что эти «негодяи» с титулами стремились только к одному - цареубийству.

Нужно скрыть основное и главное в планах декабристов: уничтожение крепостного права, уничтожение самодержавия, военных поселений. Никто не должен узнать, что декабристы требуют свободы слова, свободы печати, создания справедливых судов, введения гражданских законов, перед которыми все будут равны.

«Отряд обреченных» - какой это козырь в руках Николая I! Великий князь Константин должен будет отступить.

В это время Чернышев адресует следующий вопрос Матвею Муравьеву-Апостолу:

Подполковник Поджио в своих показаниях заявил, что слышал от вас, как Пестель, чтобы исполнить задуманное покушение, стремился образовать группу из нескольких человек, названную «Отрядом обреченных», и поручил это Лунину. Объясните, верно ли это показание Поджио?

Матвей Муравьев-Апостол пытается отвечать уклончиво и как-то спасти Лунина. Он заявляет:

Когда Лунин был за границей, полковник Пестель, не спрашивая его согласия, действительно собирался образовать «Отряд обреченных» и дал ему поручение стать его начальником. Я сам слышал это от своего брата Сергея, тогда я находился в Полтаве. Брат мой всегда был против этого плана.

Матвей Муравьев-Апостол пытается защищать Лунина, защищает своего брата. Косвенно вина падает только на Пестеля.

Но для следствия этого недостаточно. Адъютант великого князя Константина продолжает оставаться на свободе. Он подолгу разговаривает с Константином, целыми днями пропадает на охоте в польских лесах. А имя его называют и другие лица.

Допрашивают Сергея Муравьева-Апостола. Чтобы сломить его сопротивление, говорят, что показания против Лунина дали брат его Матвей и Александр Поджио. На эти доводы Сергей Муравьев-Апостол ответил:

На встрече в 1823 году Пестелем был поставлен вопрос: при утверждении «Русской правды» (то есть при вступлении ее в действие) как поступить со всей императорской фамилией? Были выслушаны различные мнения присутствующих. На этом совещании действительно было сказано Пестелем о средствах, с которыми можно осуществить это предприятие, через составление отряда из решительных людей под руководством одного человека. И он тогда поистине назвал Лунина. Но это не было окончательным решением, а лишь одним из предположений. Он назвал Лунина, так как тот известен своей исключительной решительностью.

Сергей Муравьев-Апостол не выдает Лунина. Он защищает, насколько это возможно, и Пестеля. И именно поэтому заявляет, что не было речи о каком-то решении, а лишь об одном из предположений. Он верит, что не могут осудить человека за одно лишь предположение!

Тогда обращаются к главному и самому упорному подследственному Пестелю.

Пестелю сообщают, что Поджио утверждал, как он пересчитывал по пальцам членов царской фамилии. Он считал тех, которых обязательно следовало убить, и пальцев его не хватило. Пестель насчитал тринадцать человек.

Пестель вынужден отвечать. Он, руководитель Тайного общества, член Директории, человек, который посвятил себя обществу. Он должен отвечать на разоблачительные показания своих собратьев по цели и борьбе. Он защищает не только себя, но и позиции Тайного общества. Он пишет, что по именам считал членов фамилии Романовых не для того, чтобы их погубить, а определить их судьбу в случае установления республики. Но без всех тех театральных жестов, о которых вспоминает Поджио.

Напрасна старается с таким красноречием представить меня в таком жестоком виде, - заявляет Пестель.

Ему задают очередной вопрос, который должен решить судьбу Лунина.

Подполковники Сергей и Матвей Муравьевы, Поджио и Бестужев-Рюмин дали показания, что вы, дабы исполнить преступное свое намерение, означенное в предыдущем пункте, предлагали образовать из нескольких храбрых людей группу, названную «Отрядом обреченных», под руководством Лунина, известного своей решительностью.

В ответ на это Пестель заявляете

Я с Поджио никогда про Лунина не говорил и сего намерения в отношении к Лунину не имея и не мог иметь, ибо одно уже местопребывание Лунина делало сие невозможным. К тому же не имел я с самого 1820 года никакого известия о Лунине.

Кажется, Лунину идет спасение!

Но, увы, Пестель не останавливается на этом. Неожиданно он уточняет, что в самом начале образования Общества Лунин «в 1816 или 1817 году предлагал партиею в масках на лице совершить цареубийство на Царскосельской дороге, когда время придет к действию приступить».

Среди членов Следственного комитета эти слова вызывают оживление. Теперь в Варшаву направляют письменные вопросы Следственного комитета, на которые должен ответить Лунин.

Стало окончательно ясно, что круг вокруг него замкнулся. Великий князь Константин советовал ему покаяться, заявить, что в заговор Тайного общества его вовлекли другие.

Чтобы составить правильное представление о поведении Михаила Лунина в тот момент, приведем его ответы на поставленные ему вопросы.

«Вопрос: Комитет, имея утвердительные и многие показания о принадлежности вашей к числу членов Тайного общества и действиях ваших в духе оного, требует откровенного и сколь возможно обстоятельного показания вашего в следующем: когда, где и кем вы были приняты в число членов Тайного общества и какие причины побудили вас вступить в оное?

Ответ: Я никем не был принят в число членов Тайного общества, но сам присоединился к оному, пользуясь общим ко мне доверием членов, тогда в малом числе состоящих. Образование общества, предположенные им цели и средства к достижению оных не заключали в себе, по моему мнению, зловредных начал. Я был обольщен мыслию, что сие тайное политическое общество ограничит свои действия нравственным влиянием на умы и принесет пользу постепенным приуготовлением народа к принятию законно-свободных учреждений, дарованных щедротами покойного императора Александра 1-го… Вот причины, побудившие меня по возвращении моем из чужих краев присоединиться к Тайному обществу в Москве в 1817 году.

Вопрос: Когда, где и кем начально основано было сие общество и под каким названием?

Ответ: Тайное общество, известное впоследствии под наименованием «Союза благоденствия», основано в Москве в 1816 году. Основателей же оного я не могу назвать, ибо это против моей совести и правил.

Вопрос: Кто, когда и для какого общества писал уставы и в каком духе; изъяснить главные черты оных.

Ответ: Уставы Тайного общества писаны вообще в законно-свободном духе. Стремление к общему благу, правота намерений и чистая нравственность составляют главные черты оных. Когда сии уставы писаны - с точностью не упомню; в составлении же оных участвовали все члены.

Вопрос: Кто были председателями, блюстителями и членами Коренной думы?

Ответ: Я постановил себе неизменным правилом никого не называть по имени.

Вопрос: Кто из членов наиболее стремился к распространению и утверждению мнений общества советами, сочинениями и личным влиянием на других?

Ответ: Все члены общества равно соревновали в стремлении к сей цели.

Вопрос: С кем из членов общества были в сношениях?..

Ответ: Объяснение моих личных сношений, с кем именно - представить не могу, дабы не называть по имени.

Вопрос: В чем состояло ваше совещание с Пестелем в 1820 или 1821 году?.. Читал ли вам Пестель им приготовленную конституцию «Русская правда»?»

И следует невероятный ответ! Лунин дорожит дружбой с Пестелем и даже высказывает похвальные слова «Русской правде».

«Находясь всегда в дружеских сношениях с Пестелем, я в 1821 году, на возвратном пути из Одессы, заехал к нему в Тульчин и пробыл там три дня. Политических совещаний между нами не происходило… Давность времени препятствует мне упомнить о предмете отрывков, читанных мне Пестелем из его „Русской правды“. Но я помню, что мнение мое при чтении сих отрывков было одобрительное, и помню, что они точно заслуживали сие мнение по их достоинству и пользе, по правоте цели и по глубокомыслию рассуждения».

Ясные и разумные ответы Михаила Лунина определяют его твердую позицию революционера, оказавшегося в руках врага, определяют его непреклонную веру в необходимость революционных преобразований в России.

10 апреля 1826 года в сопровождении фельдъегеря и двух казаков Лунин отправлен в Петербург. Великий князь Константин считал, что сделал все возможное для своего адъютанта: предложил ему деньги и быструю карету, которая его доставит в Париж.

Но… Лунин отказался. Он заявил великому князю:

Я разделял идеи своих товарищей. Сейчас и участь их разделю.

В Петербурге продолжается следствие. Долгие часы допросов, нелепых вымыслов. Все вопросы сводятся к единственной теме - замыслам цареубийства. Многие очные ставки, педантичное выяснение мнений, обстоятельств, показаний…

Начались пасхальные празднества. Над городом мелодичный звон колоколов. Следственный комитет продолжает свою работу. Он готовится к расправе и с Михаилом Луниным. Снова и снова допрашивают Александра Поджио. Каждый раз его спрашивают:

Комитету известно, что вы, находясь в гвардии в 1821 году, состояли в знакомстве с членами «Союза благоденствия» Шиповым и Луниным.

Объясните откровенно, в чем именно заключались ваши связи с этими лицами и особенно каким образом и при каких обстоятельствах познакомились с Луниным? Что говорил он вам о целях общества, в котором состоял членом, о средствах, с которыми предполагалось достигнуть этих целей? Предлагал ли Лунин совершить покушение на жизнь ныне уже покойного государя - в виде рекомендации или в виде окончательного решения общества? Или просто как собственное предложение?

Поджио отвечает, что Шипов и Лунин приняли его в члены общества. И далее:

Не помню, то ли в присутствии Шипова или без него говорили о целях и средствах общества, но он мне говорил о покушении на жизнь покойного государя, и с этим я был согласен. С того времени, то есть с 1821 года, я не видел и ничего не слышал о Лунине. Знал, что связи с обществом он не имел, поэтому ничего о нем и не слышал.

Чернышев доволен. В его руках важное показание: Лунин вербовал новых членов общества - это нечто такое, что до сих пор не было известно; не только в 1816 году, но и пять лет спустя, в 1821 году, Лунин продолжал подготавливать убийство царя.

После Поджио в комнату вводят Лунина.

Чернышев разглядывает своего бывшего знакомого. Оба офицера одного и того же полка - Кавалергардского. И оба высокие, сильные, храбрые. И оба умные и ироничные. Но сходство судеб завершается на этом.

Через три месяца Лунин пойдет по этапу в Сибирь, закованным в кандалы, будет там каторжником в рудниках. Через десять лет его освободят от каторжных работ и отправят на поселение в далекое сибирское захолустье. Через пятнадцать лет по велению царя ему вынесут новый приговор - акатуйская тюрьма, где спустя пять лет он найдет свою смерть.

Через четыре месяца после расправы с декабристами Чернышев будет удостоен графского титула. Еще через год станет военным министром. Через пятнадцать лет - князем, через двадцать три года - светлейшим князем. Через тридцать лет бездарный генерал потерпит поражение в одном из сражений в Крымской войне (1853-1856). Через тридцать один год он подаст в отставку и умрет.

Две судьбы, два жизненных пути людей, которые встретились на этом допросе.

В комнате царит напряжение. В протоколе не значатся заданные вопросы. Записаны только ответы Лунина.

Сначала повторяются старые, отправленные еще в Варшаву вопросы, на которые Лунин ответил ранее; на этот раз его ответы еще более остры и убедительны. Чиновник записывает. Чернышев спокойно слушает своего бывшего знакомого.

Но вдруг Чернышев решает действовать открыто. Он говорит Лунину, что его родственники Никита Муравьев и Сергей Муравьев-Апостол, а также близкий его друг Пестель дали показания, что он, Лунин, лично задумал убийство царя «партией в масках» на Царкосельской дороге.

Лунин молчит. Взоры всех устремлены на него. Наверное, это была одна из труднейших минут в его жизни.

Отрицать показания друзей и товарищей по судьбе бессмысленно. Они прямо направлены против него! Признать же - значит: самому подписать себе смертный приговор. И Лунин спокойно заявляет:

Намерение совершить покушение на в безе почившего государя-императора я не имел. В разговоре, когда одно предложение отвергалось за счет другого, возможно, я и упоминал о какой-то партии в масках на Царкосельской дороге. Но полковнику Пестелю к капитану Никите Муравьеву я никогда не делал такого предложения»

О покушении же на жизнь покойного государя, - говорит Лунин, - ему, Подокно, мог не иначе говорить, как в разговоре о мнении некоторых членов общества.

Чернышев встал. Допрос окончен. Лунин оказался более сильным, чем тот предполагал.

Лунина вызывают на допрос во второй раз. Результат тот же. 3 мая 1826 года он посылает письменные ответы на поставленные ему вопросы. Для Чернышева все это равно победе. Он отправляет показания Лунина Николаю» I. Но для царя важны не столько сами показания» а факт, что Лунин в конце концов признал, проговорился о «нартшг в масках». Но уже 27 апреля Николай I пишет Константину в Варшаву: «Вы должны уже знать, что Лунин наконец заговорил, хотя раньше отрицал все, и, между прочим, признался, что перед своим, овъездом отсюда предлагал убить императора по дороге в Царское Село, употреби» для этого замаскированных лиц!»

На это письмо великий князь Константин ответил: «Я опомниться не могу от ужаса пред поведением Лунина. Никогда, никогда я не считал его способным на подобную жестокость, его, наделенного недюжинным умом, обладающего всемт чтобы сделаться выдающимся человеком! Очень обидно, мне жаль, что оказался столь дурного поведения. Вообще мы живем в век, когда нельзя ничему удивляться….»

Лунин изолирован ото всего. Его поглотили долгие и монотонные дни и ночи в Петронавловской крепости. Это время раздумий, переосмысления и переоценки всего - жизни, убеждений, друзей. Горькие, тяжелые месяцы одиночества. Он ничего не знает о многих своих друзьях. Некоторые из них также, не знают, что он. арестован и заточен в Петропавловскую крепость. И только позже, в Сибири, он узнает правду. И напишет: «Некоторых из заключенных содержали в цепях, в темноте, томили голодом; других смущали священники» имевшие поручение выведать тайны на исповеди и обнаружить; иных расстроили слезами обманутых семейств; почти всех обольстили коварным обещанием всепрощения.

Одна же из основных причин нравственной капитуляции некоторых из декабристов - отчаяние. Все схвачены! Великое дело погибло! Тайное общество разгромлено. Его прекрасные, умные и гордые основатели в руках царя. Наступил конец…»

Вспомним, «первый декабрист» В. Раевский арестован еще в 1822 году и многие годы молчал. Но он знал, что там, за стенами крепости, сохранено и продолжает свою деятельность Тайное общество.

Схваченные декабристы теряют веру, утрачивают какую бы то ни было надежду на будущее. У них нет опыта революционной борьбы, отсутствуют революционные традиции. Этим дворянам, аристократам не только в прямом смысле этого слова, но и аристократам чести, аристократам слова, психологически трудно не верить обещаниям царя, преодолеть иллюзии, связанные с его «честным словом». Какое-то восторженное, даже наивное ослепление видится в показаниях многих из них. (Ми верят, что искренность и любовь к отечеству тронут царя. И он с пониманием отнесется к их великому делу.

Политическая наивность и подлинное благородство этих молодых людей будут стоить им в конечном счете виселицы и каторги в Сибири. Все они в расцвете своей молодости - средний возраст осужденных на каторгу и в далекую ссылку 27 лет. Молоды и их руководители. Так, например, поэт Одоевский отправился в Сибирь в возрасте 24 лет. Среди них 38-летний Михаил Лунин - чуть ли не человек из другого поколения; в своей среде декабристы называли его «стариком». Именно молодость нередко делает их хрупкими и неуверенными, иногда слабыми.

Читая страницы записок Михаила Лунина, мы встречаем описание такого случая: «В одну ночь я не мог заснуть от тяжелого воздуха в каземате, от насекомых и удушливой копоти ночника: внезапно слух мой поражен был голосом, говорившим следующие стихи:

Задумчив, одинокий,
Я по земле пройду, не знаемый никем
Лишь пред концом моим,
Внезапно озаренный,
Познает мир, кого лишился он.

Кто сочинил эти стихи? - спросил другой голос.

Сергей Муравьев-Апостол».

Сергей Муравьев-Апостол был соседом Лунина по камере. В то время как другие спали, а стражники дремали, Сергей говорил высоким голосом и успокаивал молодого Михаила Бестужева-Рюмина, который впал в душевную депрессию. Лунин был молчаливым слушателем монологов Сергея Муравьева-Апостола, он бессилен помочь своему брату по борьбе, от которого его отделяет влажная каменная стена.

Декабрист Николай Цебриков вспоминал, что Сергей Муравьев-Апостол со стоицизмом древнего римлянина уговаривал Бестужева-Рюмина не предаваться отчаянию и встретить смерть с твердостью, не унижая себя перед толпой, которая будет его окружать, встретить смерть как мученику за правое дело России, истерзанной деспотизмом, и до последней минуты думать о справедливом приговоре потомков.

Михаил Бестужев-Рюмин взошел на эшафот со слезами на глазах. Даже там, под виселицей, он склонился головой на плечо Сергея Муравьева-Апостола и искал поддержки и утешения от своего старшего и более опытного товарища.

Пройдут годы. Придут новые поколения революционеров, которые поймут дворянскую ограниченность декабристов, отметят искрящуюся их молодость и политическую неопытность. И все эти их недостатки и слабости будут хорошим уроком для будущих революционных движений в России.

Сведения о содержании Михаила Лунина в Петропавловской крепости находим и в записках декабриста А. С. Гангеблова.

«В камерах по этому коридору, - пишет он, - находились Ентальцев, Анненков, а напротив них - Лунин. В разговорах Лунина и Анненкова я затруднялся принимать участие, так как все их беседы велись на недоступном мне французском языке. Чаще же всего они касались тем из области нравственной и религиозной философии. Анненков был другом человечества, с прекрасными качествами, материалист и атеист. Лунин, напротив, был истым христианином… Когда разговор прекращался, они коротали время за игрой в шахматы. Один и другой расчертили свои столы квадратиками, вылепили из ржаного хлеба (после вынесения приговора был только черный хлеб) фигурки и, громко переговариваясь друг с другом, играли по одной или больше партий в день. Чаще побеждал Лунин».

21 октября 1826 года Лунина отправили в Свеаборгскую крепость (Финляндия), где он находился до его отправления в Сибирь.

Вот что пишет о его заключении в этой крепости княгиня Мария Волконская: «Генерал-губернатор Закревский, посетив тюрьму по служебной обязанности, спросил его: „Есть ли у вас все необходимое?“ Тюрьма была ужасная: дождь протекал сквозь потолок, так плоха была крыша. Лунин ответил ему, улыбаясь: „Я вполне доволен всем, мне недостает только зонтика“.

Сестра Лунина Екатерина Уварова непрерывно посылает брату книги Шиллера, Шекспира, Байрона, Вальтера Скотта, Пушкина. Они доходят, однако, только до генерал-губернатора, который считал, что Лунину нужно лишь… Евангелие.

Без книг, без общений, среди грязи, при страшном голоде - так проходит жизнь Лунина в заточении. Целых двадцать месяцев в Свеаборгской и Выборгской крепостях. Об этом времени данные весьма скудные. В архивах сохранилось лишь несколько записок, в которых начальство запрещало передавать письма и книги «государственному преступнику Лунину».

А как тогда объяснить, что Лунин говорил нечто совсем другое декабристу Свистунову. «Пребывание в Выборге он считал самым счастливым временем своей жизни», - писал Свистунов в своих воспоминаниях. Нечто подобное позже утверждала и Мария Волконская.

Лунин был всегда, даже для своих близких, необыкновенным человеком. То, что обычно ломало одних, для него было не истязанием, а источником силы. Спустя годы он напишет крылатые слова: «Душевный мир, которого никто не может отнять, последовал за мной на эшафот, в темницу и ссылку».

Исследователи, историки и литераторы уже более века изучают документы, письма и заметки Лунина. В архивах содержится множество заявлений, просьб, объяснений от декабристов и их семей, но Лунин не заявляет никаких просьб. Декабристы просят перевести их в другой край, упоминают своих детей. Они ведут длительные и нескончаемые переписки, воюют за каждую уступку, добиваются своих прав, настаивают на них.

Лунин «не разговаривает» с представителями официальной власти. Он не ищет и не требует никаких послаблений. Только годы подряд его сестра Екатерина Уварова пишет ему каждую неделю, посылает большие денежные суммы. Отправляет ему даже карету и… слугу. От слуги Лунин отказывается, и Мария Волконская нанимает его для своей семьи.

По этому поводу Лунин писал: «Дорогая и уважаемая сестра, я получил твое письмо № 351 от 24 января 1836 года, 2178 рублей 66 копеек денег и сообщение о новых хлопотах по поводу моего поселения… Деньги для меня бесполезны, потому что мои потребности ограниченны, место поселения для меня безразлично, потому что с божией помощью человеку одинаково хорошо везде. Будьте спокойны относительно меня и особенно не хлопочите больше».

Эти его слова вызывают чувства уважения и любви у сестры, которая в одном из следующих писем напишет: «Сколько величия и божественного милосердия скрыто в твоем поучительном поведении. Великий боже! Какими мелкими выглядим мы здесь, когда позволяем себе плакаться, не удовольствуемся от упадка духа, когда ты выдерживаешь свою участь с мужеством».

Николаю I принадлежат надменные слова: «Сомневаюсь, что кто-то из моих подданных осмелился бы действовать не в указанном мной направлении, после того как сообщена моя точная воля».

Но один его подданный, рожденный под небом России, полностью игнорирует эту волю и это направление. Во все дни своего заточения Лунин продолжал хранить верность идеалам декабристов. В письмах к сестре в Петербург он комментирует законы страны, анализирует деятельность и поведение официальных лиц и генералов, снова возвращается к работе Следственной комиссии и результатам восстания, высмеивает царедворцев. В одном из таких писем читаем: «Так как я был особенно близок с теперешним министром, то прошу прислать мне перечень его действий, а также Журнал министерства, когда он станет выходить, для того чтобы я мог следить за общим ходом дел».

Свои письма из Сибири, написанные на изысканном французском языке, Лунин превращал в политические памфлеты, направленные против устоев самодержавия.

Глубоко уверенный в правоте своих идей, он писал: «Из вздохов узников рождаются бури, которые разрушат дворцы».

Вот что пишет о прекрасных качествах Михаила Лунина декабрист П. Свистунов: «Характер Лунина имел привлекательную индивидуальность. Это был загадочный характер, весь сложенный из противоречий. Он одарен был редкими качествами ума и сердца. Бесстрашие - это слово, которое только одно могло всецело выразить это свойство души его, которым он был награжден природой».

Свистунов пишет о душевной доброте Лунина, о его очаровательной веселости, о его остроумии и добавляет: «Он считал, что наше подлинное житейское поприще начинается с прибытием нашим в Сибирь, где мы призваны словом и делом служить идее, которой себя посвятили».

Говоря о Михаиле Лунине, нельзя не сказать хотя бы кратко о его дневнике. Записки Лунина из Сибири очень далеки от ежедневных, обычных подробностей о быге, так характерных для дневников многих людей. Его дневник заполнен рассуждениями, философскими и литературными этюдами, анализом литературных течений, обзором стихов, трактатов по музыке… Все это - блестящее доказательство его обширных познаний по литературе, истории, музыке, теологии.

Вот что писал он, например, о классических языках: «…Изучение мертвых языков, особенно греческого и латинского, - ключ к высшему знанию. Первый служил проявлению человеческой и божественной мысли; второй был орудием соединенной материальной и умственной силы; тот и другой ведут к познанию предания.

Важность предания, содержащего и причины, и свидетельства веры, определяет важность этих языков и безусловную необходимость их изучения.

Помощь перевода недостаточна. Он передает только мысль, никогда чувства во всей его свежести и полноте. Чувство исходит из самого слова, как благоухание от цветка. Даже лучшие переводы напоминают химические приемы, посредством которых приготовляется искусственный запах розы. Если бы перевод мог воспроизвести подлинник вполне, было бы тщетно слово Писания: «Дабы не слышал каждый голос ближнего своего».

Языки раскрывают дух, учения, установления, характер, нравы древних народов. Они дают объяснение историческим событиям, в которых последние участвовали. Одна страница Тацита лучше знакомит нас с римлянами, чем вся история Роллена или мечтателя Гиббона. Надо читать и изучать творения древних не для того, чтобы открыть в них тип идеальной красоты, как утверждают риторы, но чтобы постигнуть гармонию целого с его разногласиями, добро и зло, свет и тени. Все это одинаково необходимо, чтобы составить себе представление о том, чем было человечество до Откровения и после него…

Почему эти языки называются мертвыми? - продолжал Лунин. - В них больше жизни, чем в наших новых наречиях. Греческий язык всегда орудие милости: язык ангелов». Так писал Лунин в записной книжке в августе 1837 года.

Через несколько месяцев, в феврале 1838 года, он как бы продолжил гимн его любимому греческому: «Греческий язык прост в своем сходстве, бесконечно сложен в своем устройстве и своей гибкости; ясен, силен, изящен в своем сочетании; нежен, разнообразен и гармоничен… Развитие его в условиях самых неблагоприятных, при постоянных переселениях и изгнаниях, среди смешения различных орд - факт замечательный. В эпоху Гомера и Гесиода он уже обладал всеми своими совершенствами».

О латинском языке Лунин писал, что он «употребителен среди ученых и подвергается изменениям, как живые языки. Затаенная мысль заимствует иногда их изящные формы в беседе, происходящей в нас самих; внутреннее чувство прибегает к их гармонической просодии…»

В дневнике Лунина можно прочитать о его восхищении славянскими языками, записи его глубоких размышлений о славянах вообще, о взглядах на историю Франции, об английских законах. И… вдруг он неожиданно прерывает себя, чтобы тут же записать невесть как пришедшее в голову: «Бич сарказма так же сечет, как топор палача».

«Как человек - я только бедный ссыльный; как личность политическая - представитель известного строя, которого легче изгнать, чем опровергнуть…»

Мысли Лунина разбросаны по дневникам и письмам, как жемчужины. Неизбитые и чистые, они сверкают неувядающим, покоряющим блеском, поражают глубиной и насыщенностью мысли.

Все стремились к свободе, - восклицал Лунин о декабристах, - а нашли порабощение…

Мои политические противники были вынуждены употребить силу, потому что не имели иного средства для опровержения моих мыслей… Мысли, за которые приговорили меня к политической смерти, будут необходимым условием гражданской жизни…

Но есть одно письмо, которое по своему содержанию существенно отличается от остальных. Какая-то тихая, нежная печаль исходит от него. И несмотря на это, и оно не может породить сомнение у нас о сильной и гордой натуре Лунина. Вот оно: «Дорогая сестра! После долгого заточения в казематах память производит лишь неясные и бесцветные образы, подобно планетам, отражающим лучи солнца, но не передающим его теплоты. Однако у меня сохранились сокровища в прошедшем. Помню наше последнее свидание в галерее Н-ского замка. Это было осенью, вечером, в холодную и дождливую погоду. На ней черное тафтяное платье, золотая цепь на шее, а на руке браслет, осыпанный изумрудами, с портретом предка - освободителя Вены. Ее девственный взор, блуждая вокруг, как будто следил за причудливыми изгибами серебряной тесьмы моего гусарского доломана. Мы шли вдоль галереи молча; нам не нужно было говорить, чтобы понимать друг друга. Она казалась задумчивой. Глубокая грусть проглядывала сквозь двойной блеск юности и красоты как единственный признак ее смертного бытия. Подойдя к готическому окну, мы завидели Вислу: ее желтые волны были покрыты пенистыми пятнами. Серые облака пробегали по небу, дождь лил ливнем, деревья в парке колыхались во все стороны. Это беспокойное движение в природе без видимой причины резко отличалось от глубокой тишины вокруг нас. Вдруг удар колокола потряс окна, возвещая вечерню. Она прочла „Ave, Maria“, протянула мне руку и скрылась.

С этой минуты счастье в здешнем мире исчезло также. Моя жизнь, потрясенная политическими бурями, обратилась в беспрерывную борьбу с людьми и обстоятельствами. Но прощальная молитва была услышана».

В том же духе написано и другое его письмо сестре, которое помечено датой 3 декабря 1839 года:

«Моя добрая и дорогая! „Ave, Maria!“ Скоро исполнится четвертый год моего изгнания. Начинаю чувствовать влияние сибирских пустынь: отсутствие образованности и враждебное действие климата. Тип изящного мало-помалу изглаживается из моей памяти. Напрасно ищу его в книгах, в произведениях искусств, в видимом, окружающем меня мире. Красота для меня - баснословное предание, символ граций - иероглиф необъяснимый. В глубине казематов мой сон был исполнен смятений поэтических; теперь он спокоен, но нет видений и впечатлений… Я так часто встречал смерть на охоте, в поединках, в сражениях, в борьбах политических, что опасность стала привычкой, необходимостью для развития моих способностей. Здесь нет опасности. В челноке переплываю Ангару. Но волны ее спокойны. В лесах встречаю разбойников; они просят подаяния. Тишина, происходящая от таких прозаических обстоятельств, может быть, прилична толпе, которая влечется постороннею силою и любит останавливаться, чтобы отдыхать на пути. Я желаю напротив того…»

Эти письма еще раз со всей убедительностью показывают, что Лунин имеет свою жизнь, свой мир. Единственный человек, с которым Лунин делится своими мыслями и чувствами, - его сестра, генеральша Екатерина Сергеевна Уварова, которая, где бы она ни находилась, в своем богатом имении в Тамбовской губернии, в Москве или Петербурге, не пропускает ни одной недели, чтобы не написать своему любимому брату. Даже бывая за границей, она всегда спешила исполнить свой сестринский долг. Ревностно, как религиозный обряд, Екатерина Уварова следовала зову своего сердца: хотя бы своими письмами духовно поддержать брата Михаила. На белых плотных листах стоит неизменное обращение: «Мой горячо любимый брат!»

Исследователи считают, что существовало около восьмисот писем Екатерины Уваровой к Михаилу Лунину, но, к сожалению, пока обнаружено только 179. Они хранятся в Пушкинском доме в Ленинграде.

Эти письма рисуют другой мир, резко отличный от того, в котором живет ее брат. В них она пишет о своих друзьях-царедворцах, о министрах и сановниках. Она посещает их дома, присутствует на балах во дворце, принимает приглашения на вечера и обеды.

Но в то же время она, горячая поклонница монарха, верноподданная Николая I, любит своего брата и остается преданной ему даже тогда, когда он выступил против династии Романовых, против самодержавия. Она пишет ему письма, исполненные любви и нежности, самых добрых сестринских чувств, сознавая, что это будет для него единственным утешением в его житейской пустыне. Екатерина Уварова сохраняет для истории, для России записки Лунина, тайно посылавшиеся ей через верных людей.

Михаил Лунин снова и снова пишет Екатерине в своем лаконичном, неповторимом стиле. Единственная нежность только в самом обращении: «Дражайшая». Он не имеет более близкого человека, чем она! И ложатся на бумагу строгие строки. В них заключена единственная его страсть, единственный стимул его существования.

«Дражайшая! Ты получишь две тетрадки. Первая содержит письма из первой серии, которые были задержаны, и несколько писем из второй серии, которых, наверное, ожидает та же участь. Ты позаботишься пустить эти письма в обращение, для чего размножишь их в копии. Вторая тетрадка содержит „Краткий обзор Тайного общества“. Эту рукопись написал с целью изложить вопрос в его правдивом свете, и ее надо будет напечатать за границей. Ты можешь отправить ее Николаю Тургеневу через его брата Александра или доверить кому-нибудь из надежных иностранцев… В обоих случаях прими необходимые меры предосторожности».

5 августа 1838 года Бенкендорф отдал распоряжение: «В продолжение одного года государственному преступнику Лунину вести корреспонденцию запретить».

Надолго наступает кажущееся затишье. Бенкендорф и его помощники читают из Сибири письма с описаниями быта, о тяжелых условиях жизни, о ценах на хлеб, на соль…

Но в Петербурге неспокойны. Лунин опасен и когда молчит. Его молчание не предвещает ничего хорошего…

15 сентября 1839 года Лунину снова разрешают переписку. И уже в первом его письме неслыханная дерзость. «Пусть мне покажут закон, - писал он, - который бы запрещал излагать политические идеи в письмах к своим родственникам».

Но Лунин воюет не только в письмах. В годы своего заточения он усердно работает над проблемами Тайного общества, глубоко анализируя доклад Следственной комиссии. Труды Лунина имеют исключительное историческое значение. Помощником ему был Никита Муравьев. Оба обсуждают отдельные главы, сверяют свои наблюдения, припоминают прошедшие политические события. Никита Муравьев делает свои заметки на полях рукописи . Без наличия какой-либо литературы, без средств, при отсутствии архивных материалов Лунин работает над своими трудами, увлекаемый одной-единственной целью - доказать истинность и правоту революционных идей.

Он далеко от Петербурга, далеко от Невы. Поблизости бушует могучая Ангара. За его плечами пятнадцать лет каторжного труда в рудниках, теперь пребывание в диком и незнакомом краю.

При свете свечи Лунин продолжает упорно писать с ясным сознанием того, что эти выстраданные им строки не пропадут, а принесут пользу будущим поколениям России.

В заключение одного из его трудов читаем: «Власть, на все дерзавшая, всего страшится. Общее движение ее не что иное, как постепенное отступление, под прикрытием корпуса жандармов, пред духом тайного общества, который охватывает ее со всех сторон. Отделилась от людей, но не отделяется от их идей».

И далее о декабристах: «У них отняли все: звание, имущество, здоровье, отечество, свободу; но не могли отнять у них любовь народную. Она обнаруживается благоговением, которым окружают их огорченные семейства; религиозным чувством, которое питают к женам, разделяющим заточение мужей своих; ревностью, с которой собирают письмена, где обнаруживается животворящий дух изгнанников. На время могут затмить ум русских, но никогда их народное чувство».

Деятельность Лунина стала известна врагам. Среди местных чиновников нашелся предатель, и в руки генерал-губернатора Руперта попали рукописи Лунина. Они тут же были отосланы в Петербург. Руперт рассчитывал на повышение в чине. «Страшные» строки подносит императору сам шеф полиции Бенкендорф.

Император прочитал лишь несколько строк и собственноручно написал: «Произвести внезапный обыск у Лунина, арестовать, изолировать под строжайшим надзором от других, в тюрьму!» Приближенные готовят секретный пакет с тайными распоряжениями, куда и как переместить Лунина.

Царские курьеры немедленно отправляются в путь. 28 дней скачут по засыпанным снегом дорогам, сквозь бури и метели. Недосыпая, охрипнув от стужи, изнуренные от усталости, они спешат исполнить повеление - скорее доставить генерал-губернатору царскую депешу.

В одну из ночей в Урике толпа жандармов окружает дом Лунина.

С яростной силой стучат в ворота. Открывает им сибиряк Васильевич. Крестясь, он встречает жандармов. Ему велят разбудить Лунина. Явились его арестовать.

Старший чиновник Успенский смотрит на охотничьи ружья, развешанные на стене, и приказывает их взять. Лунин с готовностью отзывается:

Разумеется, разумеется, надо взять. Оружие - это что-то страшное, ведь господа свыклись с палками.

Начинается тщательнейший обыск. Находят «Взгляд на русское Тайное общество» на французском языке и «Разбор доклада» (Донесения Следственной комиссии) на английском языке.

В пять часов утра Лунина выводят из дома. Со всех сторон, несмотря на ранний час, собираются люди, простые крестьяне-сибиряки. Случайно там оказался и Сергей Волконский. Сильно обеспокоенный, он спрашивает друга на французском языке, нуждается ли он в деньгах…

Свидетелем этой утренней сцены был государственный ревизор Львов, один из чиновников, который с симпатией относился к Лунину. «Во дворе стояла толпа людей, - пишет он. - Все прощались, плакали, бежали за телегой, в которой сидел Лунин, и кричали ему вслед: „Да благословит тебя бог, Михаил Сергеевич! Даст бог, еще вернешься! Будем беречь дом твой, за тебя молиться!“ А один крестьянин, старик, даже бросил ему в телегу чугунок с кашей».

Сергей Волконский спешит домой, будит жену. Затем зовет к себе Никиту Муравьева, Панова, Якубовича, которые жили в соседних селах. К ним присоединяется и ревизор Львов.

Мария Волконская в отчаянии. Лихорадочно берет шубу мужа, отпарывает подкладку. С какой-то доброй и чистой решительностью собирает все свои деньги и зашивает их в подкладку шубы. Затем энергично повязывает шаль на голову. Они должны найти Лунина и передать ему шубу с деньгами! Целая группа бросается к лошадям и скачет тридцать верст окольными путями, чтобы догнать почтовый дилижанс, встретить своего друга и обнять его в последний раз.

«Было еще холодно и довольно сыро, - вспоминает ревизор Львов. - На полях лежал снег. И так как неподалеку от того места, где мы спешились, находился дом Панова, он нам принес самовар и ковер. Мы уселись на него и стали ожидать Лунина с жандармами. Пили горячий чай. И, несмотря на старание Якубовича утешить нас рассказами о разных случаях и Панова согреть нас уже третьим самоваром, все мы были в очень тяжелом настроении. Слышим колокольчики… Все вскочили, и я вышел на дорогу.

Лунин, как ни скрывал своего смущения, увидев нас, был бесконечно тронут встречей. Как всегда, он смеялся, шутил и своим хриплым голосом обратился ко мне со словами:

Я говорил вам, что готов… Они меня повесят, расстреляют, четвертуют… Пилюля была хороша!

Дали ему чаю, одели в приготовленную шубу, обнялись и распрощались навсегда».

Доставили Лунина в Акатуй, где, закованного в цепи, бросили в местную тюрьму. Там, в этом страшном месте, известном тяжелыми, отравляющими испарениями оловянных рудников, он провел последние годы своей жизни.

По словам Полины Анненковой, там воздух настолько нездоров, что в окружности трехсот верст нельзя было увидеть никакой птицы - все погибали.

Из Акатуя не идут письма, не выходят живые свидетели. Туда не наведываются русские религиозные странники. Богатые торговцы не ищут там рынка для своих товаров.

О жизни Лунина в Акатуе данные очень скудны.

Пройдет целых восемьдесят лет, и в руки внука декабриста Сергея Волконского, в руки молодого Сергея (сына «мальчугана» Миши Волконского) попадут двенадцать писем Лунина, которые он тайно отправил из Акатуя. Девять из них написаны на французском языке и адресованы Сергею и Марии Волконским, а три, написанные по-английски и на латыни, адресованы Мише Волконскому.

В один из холодных январских дней 1842 года из своего каземата, в спешке, на куске бумаги, скрытно от всех, плохим пером и отвратительными чернилами, Лунин напишет Марии Волконской: «Дорогая сестра по изгнанию! Оба Ваши письма я получил сразу. Я тем более был растроган этим доказательством Вашей дружбы, что обвинял Вас в забывчивости… Равным образом благодарю Вас за теплый жилет, в котором я очень нуждался, а также и за лекарства, в которых я не имею нужды, так как мое железное здоровье противостоит всем испытаниям. Если Вы можете прислать мне книг, я буду Вам обязан…

Письма детей доставили мне большое удовольствие. Я мысленно перенесся в Ваш мирный круг, в котором те же романсы раздаются с новою прелестью и те же вещи говорятся с новым интересом… У меня нашлось бы еще тысяча и тысяча вещей сказать Вам, но на это нет времени… Прощайте, дорогая сестра по изгнанию, пусть бог и его добрые ангелы охранят Вас и Ваше семейство. Вам совершенно преданный Михаил».

И ниже на английском языке: «Дорогой мой Миша! Благодарю тебя за доброе твое письмо. Счастлив видеть, что ты сделал некоторые успехи в английском языке. Иди и впредь по этому пути, не теряй своего времени - и ты скоро сделаешься искусным сотоварищем и я полюблю тебя еще больше, чем прежде. Целую руку твоей сестрички и остаюсь навсегда твой добрый друг Михаил».

Следуют строки и к Сергею Волконскому: «Дорогой мой Сергей Григорьич! Архитектор Акатуевского замка, без сомнения, унаследовал воображение Данте. Мои предыдущие тюрьмы были будуарами по сравнению с тем казематом, который я занимаю. Меня стерегут, не спуская с меня глаз. Часовые у дверей, у окон - везде. Моими сотоварищами по заточению является полсотня душегубов, убийц, разбойничьих атаманов и фальшивомонетчиков.

Кажется, меня, без моего ведома, судят в каком-то уголке империи. Я получаю время от времени тетрадь с вопросами, на которые я отвечаю всегда отрицательно… Все, что прочел я в Вашем письме, доставило мне большое удовольствие. Я надеялся на эти новые доказательства нашей старинной дружбы и полагаю, что бесполезно говорить Вам, как я этим растроган.

Передайте тысячу любезностей Артамону , равно как и тем, которые провожали меня и которых я нашел на привале на большой дороге. Прощайте, дорогой друг, обнимаю Вас мысленно и остаюсь на всю жизнь Ваш преданный Михаил».

В каземате молча и неподвижно стоит католический священник. Стоит и ждет. Он берет сложенное вчетверо письмо и прячет под толстое сукно своей коричневой сутаны. Пройдет еще целый год, и ему снова удастся посетить Лунина и передать письма от семейства Волконских. Из этих писем Лунин услышал голос поддержки, в них он почувствовал доброту и любовь своих верных друзей, которые и теперь не оставляют его одного в этой забытой, мертвой пустыне, где и ветер шумит как-то печально и чуждо.

Младший брат декабриста Ивана Пущина, Николай Пущин, в качестве государственного чиновника обьезжал и инспектировал тюрьмы в Сибири. Во время одной из таких его поездок он оказался в Акатуе, где находился в заточении Михаил Лунин. Пущин сумел тайно передать ему письмо от своего брата Ивана и другое - от семейства Волконских. Он терпеливо ждал, пока Михаил Лунин прочитал письма и написал ответы.

Лунин сидел спиной к Пущину. На этот раз можно было написать более пространно и подробно. Царский ревизор является его старым другом по далеким счастливым годам. Пусть подождет!

«Ваши письма, сударыня, возбуждают мою бодрость и скрашивают суровые лишения моего заключения, - писал Лунин Марии Волконской. - Я Вас люблю так же, как и мою сестру…

Занятия Миши дают мне пищу для размышления в глубине темницы».

Лунин горячо интересуется маленьким Мишей. Подробно хочет знать об его успехах в изучении языков, советует своим друзьям говорить с сыном на французском языке, учить его латыни, греческому и немецкому. Он высмеивает хитрости архиерея, который за бесценок хотел купить книги из его библиотеки, и по этому поводу пишет: «Разумнее всего было бы избегать какого бы то ни было общения с этими господами, которые представляют собою не что иное, как переряженных жандармов. Вы знаете роль, которую они играли в нашем процессе. Надо все простить, но не забыть ничего».

В этом письме Лунин рассказывает и о себе. Он пишет быстро, а за его спиной нетерпеливо расхаживает Николай Пущин.

«Чтобы составить себе понятие о моем нынешнем положении, нужно прочесть „Тайны Удольфа“ или какой-нибудь другой роман мадам де Радклиф. Я погружен во мрак, лишен воздуха, пространства и пищи, окружен разбойниками, убийцами и фальшивомонетчиками. Мое единственное развлечение заключается в присутствии при наказании кнутом во дворе тюрьмы… Здоровье мое находится в поразительном состоянии, и силы мои далеко не убывают, а, наоборот, кажется, увеличиваются. Все это меня совершенно убедило в том, что можно быть счастливым во всех жизненных положениях и что в этом мире несчастливы только глупцы и скоты. Прощайте, моя дорогая сестра по изгнанию!»

В то время Екатерина Уварова жила в постоянной, терзавшей ее тревоге. Она ничего не знала о брате. На все ее письма, запросы и официальные обращения отвечали полным молчанием.

4 октября 1844 года Уварова пишет Алексею Орлову, новому шефу жандармов: «Ваше сиятельство, милостивый государь граф Алексей Орлов! С марта месяца 1844 года брат мой брошен в Акатуйский рудник, на границе с Китаем, в сравнении с которым сам Нерчинск может показаться раем земным… Когда-то, очень давно, Вы спасли жизнь его, стреляя в его шапку (намек на их дуэль в прошлом. - Авт.). Сейчас во имя самого бога спасите душу его от отчаяния, рассудок его - от помешательства!»

Ответа не последовало.

Через год Екатерина Уварова пишет Дубельту, помощнику Орлова: «Милостивый государь Леонтий Васильевич! Ободренная нашей встречей на вечере у графини Канкриной, а также милостивым вниманием ко мне со стороны императрицы во время отъезда ее в Берлин минувшим вторником, осмелюсь снова беспокоить Ваше высокопревосходительство с просьбой облегчить участь моего несчастного брата, за которого я затруднила внимание его сиятельства графа Алексея Федоровича Орлова в прошлом году, но не получила ответа. Прошу хотя бы мне сообщить, жив ли еще мой брат и дают ли ему книги, единственное утешение в заточении».

Ответ Дубельта гласил: «Граф не соблаговолил затруднить государя императора с докладом по этому вопросу…»

Тогда неутомимая и преданная сестра обращается к самому императору: «Ваше императорское величество! С трепетом осмеливаюсь упасть в ноги величайшего из монархов…»

Царь ответил на это письмо пренебрежительным молчанием.

Сенатор граф Иван Николаевич Толстой отправляется в поездку по Восточной Сибири, посещает Иркутск, а после этого Акатуй. Там он встретился и с Луниным.

Когда сенатор вошел в его камеру, Лунин с безупречными манерами светского человека встал и сказал ему на французском языке:

Позвольте мне Вас принять в моем гробу.

Это, наверное, последняя его шутка, а граф Толстой был последним человеком со стороны, который видел Лунина живым.

Вскоре последовало официальное сообщение: «На третий день месяца декабря 1845 года в 8 часов утра умер от сердечного удара государственный преступник Лунин».

И поползли слухи. Одни невероятные, другие - вполне правдоподобные. Спустя многие годы Михаил Бестужев рассказывал историку М. Семевскому:

Одни говорят, что был убит, а другие утверждают, что был отравлен.

В 1869 году в Кракове вышла в свет книга Владислава Чаплинского, участника Польского восстания 1830-1831 годов, после которого он был осужден и отправлен в Акатуй. В книге он вспоминает, что тайный приказ об убийстве Лунина пришел из Петербурга, от царя. И его исполнил некий офицер по фамилии Григорьев.

«Однажды ночью, около двух часов, за акатуевскими стенами началось большое и некое зловещее движение… Когда из камер всех вывели, Григорьев во главе с семью бандитами тихо пробрался к дверям Лунина. Быстро ее открыл и первым вошел в камеру узника. Лунин лежал на кровати, а на столе горела свеча. Он еще читал. Григорьев бросился на Лунина и схватил его за горло. За ним бросились разбойники, схватили его за руки и ноги, закрыли лицо подушкой и стали душить. Я слышал крик Лунина и шум борьбы, из другой камеры выскочил его священник, которого вывести, очевидно, забыли. Увидев Григорьева и разбойников, которые душили Лунина, он остановился пораженный в дверях, охваченный ужасом, и в отчаянии заламывал руки».

Так, по словам Чаплинского, наступила смерть Лунина. Официальное расследование утверждало, что Лунин был найден мертвым в своей постели. Это подтвердили три свидетеля: каторжник Родионов, который вошел утром затопить печку в камере Лунина, каторжник Баранов и часовой Ленков. И все трое видели, что Лунин мертв. Но как он умер, они, конечно, не знали.

В Петербург отправлен официальный доклад: «4 декабря в 10 часов утра Версилов, Алексеев, Машуков и лекарь Орлов вошли в комнату, в которой содержалось с военным караулом мертвое тело скоропостижно скончавшегося государственного преступника Лунина».

В протоколе говорилось, что «бледное, как всегда, и почти не изменившееся лицо, вообще весь его вид был будто тихо и спокойно спящего…». И дальше: «Лунин лежал тепло одетый, в беличьей шубе, с черным галстуком и с маленьким серебряным крестиком на двух кожаных шнурках…»

В подробном медицинском заключении после анатомического вскрытия лекарь утверждал, что умер в результате «кровоизлияния в мозг».

К медицинскому заключению было приложено и свидетельство священника Самсония Лазарева, в котором говорилось: «Я 5 числа этого месяца декабря умершего государственного преступника Михаила Лунина римско-католического вероисповедывания по обряду православной церкви отпел».

После смерти Лунина тюремные власти opганизуют позорную распродажу его имущества. Из камеры выносят медный самовар - его покупает писарь. Выносят набор фарфоровых тарелок - покупает титулярный советник Полторанов. Выставляют таз и кастрюли Лунина - их успевает купить титулярный советник. Теплые сапоги покойного достаются майору Фитингофу. Некий подпоручик Лебедкин купил настенные часы. В торгах приняли участие и некоторые из заключенных. Так, например, каторжник Мошинский купил щетку для волос…

Наконец Михаил Лунин умолк навсегда. Наконец там, в далеком Петербурге, могли спокойно вздохнуть.

На высоком холме, откуда далеко видно вокруг, «тихо и спокойно спящий» лег в русскую землю - тот, кто тревожил людей, тот, о котором позже Сергей Волконский, его верный друг по судьбе, напишет: «Боевой ум, с большим образованием. Во время своего заточения в Сибири это лицо показало замечательную последовательность и в мыслях своих, и в энергии поступков своих. Он умер в Сибири. Его память священна для меня, и более того, ибо я радовался его дружбе и доверию. Его могила должна быть близкой сердцу каждого доброго русского человека».

Муниципальное общеобразовательное учреждение

основная общеобразовательная школа №94 с.Таптугары

Тема исследования: «Декабрист М.С.Лунин- узник Акатуевской тюрьмы».

Населенный пункт: с.Таптугары

Район: Могочинский

Викторович

Класс: 9

Домашний адрес: Могочинский район,

с.Таптугары,

ул.Дорожная д.14кв.2

Телефон: 89245720107

Ф.И.О.учителя: Меерова Оксана

Владимировна

Должность: директор школы

Место работы /телефон: МОУ ООШ№94

с.Таптугары /89243831351

2018год

Оглавление

1.Введение…………………………………………………с.2-3.

2.Основная часть

Глава I : §1.Краткая биография М.С. Лунина………… с.4.

Глава II : §3. М.С. Лунин – узник Акатуевской тюрьмы..с.7-8.

3.Заключение………………………………………………с.9.

4. Список литературы……………………………………. с. 10.

5. Глоссарий

Приложение I

Приложение II

Приложение III

Приложение IV

« Имеет каждый век свою отличительную черту,

нынешний ознаменовался революционными мыслями».

1.Введение.

Тема, посвященная декабристам в Сибири очень многогранна. Она включает вопросы о судьбах первопроходцев «русской свободы», если можно так выразиться, на каторге и поселении в тяжелых условиях Сибири, проблемы развития просвещения, культуры и общественно-политической мысли в России в период жизни декабристов в сибирском изгнании.

Посвятив свою жизнь борьбе за новую Россию, декабристы вписали славные страницы в развитие общественной мысли. Брошенные в тюремные казематы, находившиеся на каторге и в ссылке, большинство из них оставались верны своим убеждениям, мучились новыми вопросами о судьбах Отечества.

Нам необходимо тщательно изучать наследие декабристов в Сибири, так как их общественная роль не закончилась после восстания на Сенатской площади в Петербурге и восстания Черниговского полка 3 января 1826 года на юге России. Эта роль продолжалась в Сибири. Ф.А. Кудрявцев в своей работе «Декабристы в Сибири» приводит слова М.С. Лунина: «Настоящее поприще началось со вступлением нашим в Сибирь, где мы призваны словом и примером служить делу, которому себя посвятили» 2 .

Основными идеями декабристов были: установление в России конституционного парламентского строя, отмена крепостного права, демократические преобразования, введение гражданских прав и свобод. На прошлое, настоящее и будущее России эти люди смотрели по- другому, не желе их предшественники и современники. Взгляды их являлись важной вехой в развитии общественной передовой мысли. Идеи декабристов нашли отражение в будущих поколениях, которые развивали, дополняли или опровергали их видение на дальнейшее развитие России. Вопрос о декабристах всегда поднимался в критические моменты для России и сейчас для нас это как-никогда актуально.

Свое исследование я посвящаю Михаилу Сергеевичу Лунину (Приложение I ).

Исследование представляет собой попытку проследить деятельность декабриста Лунина и период его пребывания в Акатуе (Приложение II ).

Цель: изучение и систематизация исторических источников о декабристе М.С. Лунине и его пребывании в Акатуевской тюрьме.

Задачи:

1.Изучить исторические источники, посвященные данной теме. Проанализировать их.

2.Оформить полученные результаты.

Основные методы: изучение, систематизация.

Форма: исследовательская.

Практическая направленность: данная работа может использоваться на уроках истории, краеведения, во внеурочной деятельности.

«М. С. Лунин являлся живой легендой, кумиром, примером для подражания дворянской молодёжи. Вероятно, поэтому его жизнь, как никакая другая, почти скрыта за мифами, слухами, анекдотами. Его личность вдохновляла современников и потомков, писателей и историков» 3 .

Тем паче будет интересно узнать о нем побольше.

_________________________________________

3 Н.Н.Макарцова. «Герой Отечественной войны 1812г. и декабрист М.С.Лунин». Библиографический список. ЦГБ им.С.А.Есени

Глава I

§1. Краткая биография М.С. Лунина.

Лунин Михаил Сергеевич -29.12.1787- 03.12.1845г.г.

Подполковник –л.-гв. Гродненского полка. Родился в Петербурге, раннее детство провёл в Тамбовской губернии. Православного вероисповедания, впоследствии перешёл в католичество.

Воспитывался дома. Вот что говорил о воспитании на допросе сам Лунин: «Воспитывался у родителей; учители мои были: англичанин Форстер, французы Вовилье и Картье, швед Кирульф и швейцарец Малерб» 4 .

В службу вступил юнкером в л.-гв. Егерского полка-сентябрь 1803г, портупей-юнкер-январь 1805, переведен вл.-гв. Кавалергардский полк, эстандарт-юнкером-1805, корнет-1805г., участник войны 1805-1807(Аустерлиц, Гельзборг- награждён орденом Анны 4 ст. Фридланд), поручик-1807, штабс-ротмистр-1810, участник Отечественной войны 1812г (Смоленск, Бородино, Тарутино, Малоярославец, Красное), ротмистр-1813г., участник заграничных походов, вернулся в Петербург -18.10.1814г, уволен в отставку 6.10.1815г.

Снова в службу вступил ротмистром Польского уланского полка-20.01.1822, переведён в Варшаву в л.-гв. Гродненский гусарский полк с назначением состоять при великом князе Константине Павловиче- 26.03.1824, назначен командиром 4 эскадрона-в мае 1824г.

Масон, член ложи «Трёх добродетелей».

Член «Союза спасения» (1816), «Союза благоденствия» (член Коренного совета, участник «Московского заговора»1817 и петербургских совещаний 1820) и «Северного общества». Осужден как декабрист в 1826 году и приговорён в каторжную работу на 20 лет, срок сокращён до 15 лет.

Умер в Акатуевской тюрьме в 1845 году

________________________________

4 М.С.Лунин. Сочинения. Перепечатка с книги «Декабрист М.С.Лунин. Сочинения и письма» под ред. С.Я. Штрайха. Издательство «Хроника».Нью Йорк., 1976г.с.94

«…Мы не страшимся смерти на поле битвы,

но не смеем сказать слова в Государственном

Совете за справедливость и человечество.

Оттого мы лишены светильника рассудительной

оппозиции…».

( М.Лунин)

Непосредственного участия в восстании 14 декабря 1825 года Лунин не принимал, так как находился на службе в Польше. Тем не менее считал себя полноценным декабристом. С 1816 года М.С. Лунин участвует в первых декабристских союзах- «Союза спасения» и «Союза Благоденствия», а затем Северного тайного общества.

На допросах по делу декабристов Лунин не отрицал своих взглядов. Делопроизводитель Следственной Комиссии А.Д. Боровков, составил сводку показаний всех привлечённых к делу, которая вошла в «Алфавит декабристов», постоянно лежавший для справок на столе Николая I . Вот что он пишет: «Лунин при первых допросах сознался, что в 1817 году присоединился к тайному обществу, имевшему целью введение конституции или, как он выражается, законосвободного правления… революционные же мысли появились впоследствии времени, когда он уже уклонился от общества…. Пестель читал ему некоторые отрывки из Русской его Правды, которые он совершенно одобрял и почитал их того заслуживающими по их достоинству и пользе, по правоте цели и по глубокомыслию рассуждения» 5 .

Михаил Сергеевич сознался, что участвовал в совещании в 1817 году в Москве, на котором Якушкин вызвался на покушение против жизни императора. По поводу призыва совершить убийство царя в масках, у того же Боровкова можно прочитать: « …что в 1818 или 1819 году, рассуждая о насильственных мерах вообще, к коим крайность могла бы принудить в случае неудачного открытия действий, упоминал он о средствах совершить покушение против жизни покойного государя на Царскосельской или какой -либо дороге, он не помнит, говорил ли он при том как показывает Пестель, чтобы сие злодеяние совершено было людьми в масках, присовокупляя, что это был простой разговор, а не цель его действий и политических видов». 6

________________________

5 М.С.Лунин. Сочинения. Перепечатка с книги «Декабрист М.С.Лунин. Сочинения и письма» под ред. С.Я. Штрайха. Издательство «Хроника».Нью Йорк., 1976г.с.92.

6 Там же;

На допросе Лунин признается, что им был куплен литографический станок, чтобы печатать разные Уставы и сочинения тайного общества. Куплен этот станок был на деньги из кассы общества.

То, что Лунин не участвовал непосредственно в восстании, говорит о том, что он действительно о нём не знал, так как находился на службе в Польше.

«Насчет происшедшего в С.-Петербурге возмущения 14 прошедшего декабря никаких предуведомлений я не имел и узнал об оном из печатных объявлений; подобно оному не знал я совершенно ничего и о предположении Южного и Северного обществ начать возмутительные действия в мае месяце 1826 года». 7

Но тут же он говорит: «Не поставляю себе в оправдание отдаление моё от Тайного Общества и прекращение моих сношений с оным, ибо я продолжал числиться в оном и при других обстоятельствах продолжал бы вероятно действовать в духе оного». 8

Лунин не считал свои конституционные убеждения преступными, сетовал на то, что в Англии бы его называли оппозицией, а дома он преступник.

Но Следственная Комиссия была непреклонна. Основной темой для следователей были планы цареубийства и у Лунина не было никаких шансов.

Результатом следственной комиссии было то, что подполковник Лунин осужден по 2 разряду и по конфирмации 10.07.1826 года приговорён в каторжную работу: «…положить голову на плаху, а потом сослать вечно в каторжную работу, причем в определении главного вида его преступления сказано: «участвовал в умысле цареубийства согласием в умысле бунта, принятием в тайное общество членов и заведением литографии для издания сочинений общества». 9

М.С. Лунина лишили чинов и дворянства сослали на каторгу на 20 лет, а потом на поселение, срок каторги был сокращен до 15 лет. Он был отправлен в Свеаборгскую крепость, оттуда переведен в Выборгскую. Весной 1828 года отправлен в Нерчинск затем в Петровский завод. В 1836 году Лунин был отправлен на поселение в с.Урик, недалеко от Иркутска. Но судьба приготовила ему новые испытания, это были испытания Акатуем.

__________________

7 М.С.Лунин.Сочинения.Перепечатка с книги «Декабрист М.С.Лунин. Сочинения и письма» под ред. С.Я. Штрайха. Издательство «Хроника».Нью Йорк., 1976г.с.95

8 Там же.

9 Там же, с.97.

Глава II

§3. М.С.Лунин-узник Акатуевской тюрьмы.

Одной из самых страшных тюрем дореволюционного Забайкалья, считалась Акатуевская тюрьма (Приложение II ). Это была каторжная тюрьма 1-го разряда, расположенная в 2-х верстах от села Акатуй (Приложение III ). Здесь в 1815 году был открыт свинцовый рудник. Акатуевская тюрьма, построенная для уголовных ссыльных, стала местом заключения для наиболее опасных политических ссыльно-каторжных. Ссыльные употреблялись в работы и были закованы в ножные оковы.

М.С.Лунин был привезён в Акатуевскую тюрьму 11 апреля 1841 года: «с предписанием не употребляя в работы подвергнуть его там строжайшему заключению отдельно от других преступников». 10 Причина, по которой Лунин был подвергнут такому наказанию явились его письма, которые он писал из Сибири. Все годы своей ссылки он служил делу тайного общества. Письма свои к сестре-Уваровой Е.С., Михаил Сергеевич превратил в политические памфлеты. Он оставался непримиримым противником крепостничества и самодержавия. Авторы монографий «Декабрист М.С. Лунин»(Окунь С.Б.) и «М.Лунин» (Эйдельман Н.) отмечают, что именно в Сибири проявились его способности политического публициста и пропагандиста передовых идей.

В предисловии к сочинениям М.Лунина Штрайх С.Я. пишет: «Сочинения Лунина, особенно письма из Сибири, отражают его выдающийся талант памфлетиста: они написаны горячо и страстно, исполнены убийственной иронии. Они охватывают самые разнообразные вопросы русской государственной жизни». Штрайх С.Я. называет Лунина «отважным бойцом», который «посылал в III Отделение свои наполненные едкой критикой и бичующей иронией письма, дразнил медведя в самой берлоге и не сдавался» 11 .

Н.Я.Эйдельман «погубителем Лунина» назвал сибирского чиновника Успенского, который в 1841 году написал донос на декабриста, что и привело его ко второму аресту и заточению в Акатуевскую тюрьму. Но и оттуда он писал письма: своей сестре, М.С.Волконскому, М.Н.Волконской, С.Г. Волконскому. Всего сохранилось 11 писем Лунина из Акатуя, тайно отправленных Волконским. Михаил Сергеевич давал совсем скудные описания того места, где находился.

________________________

10 Лунин М.С.Сочинения, письма,документы: Восточно-Сибирское издательство,1988.С.345;366.

11 М.С.Лунин. Сочинения. Перепечатка с книги «Декабрист М.С.Лунин. Сочинения и письма» под ред. С.Я. Штрайха. Издательство «Хроника».Нью Йорк., 1976г.С.6.

Описывая свое жилище, он писал: «Архитектор Акатуевского замка без сомнения унаследовал воображение Данта. Мои предыдущие тюрьмы были будуарами по сравнению с тем казематом, который занимаю. Меня стерегут, не спуская с меня глаз. Часовые у дверей, у окон, везде. Моими товарищами по поселению являются полсотни душегубов, разбойничьих атаманов и фальшивомонетчиков» 12 .

«Темница моя так сыра, что книги и платья покрываются плесенью; пища так умеренна, что не остаётся даже чем накормить кошку» 13 .

Лунин М.С. томился в Акатуевской тюрьме до конца жизни. В своём письме к С.Г.Волконскому он пишет: «По-видимому, я предназначен к медленной смерти в тюрьме вместо моментальной на эшафоте. Я одинаково готов как к той, так и к другой». 14 Он скончался в тюремной камере в 1845 году, официально от кровоизлияния. Похоронен в Акатуе (Приложение IV).

_______________________

12 Лунин М.С.Сочинения, письма,документы: Восточно-Сибирское издательство,1988.С.262.

13 М.С.Лунин. Сочинения. Перепечатка с книги «Декабрист М.С.Лунин. Сочинения и письма» под ред. С.Я. Штрайха. Издательство «Хроника».Нью Йорк., 1976г. С.171.

14 Там же.С.168.

3.Заключение.

Взгляды Михаила Сергеевича Лунина, сформированные под влиянием многих факторов, дали толчок для развития общественно- политической мысли. Его идеи не умерли вместе с ним, а продолжали жить дальше. Они подвергались критике или развивались последующими поколениями.

Будучи образованным и честным человеком, он понимал всю пагубность крепостнической системы. В письмах из Сибири четко прослеживаются его чаяния: «Нарушая права человечества допущением рабства, правительство благоприятствует развитию чуждых ему сил, которые могут найти опору в общем мнении и желаниях Народа, когда справедливость и рассудок находятся на их стороне». 15

За свои убеждения он принял тяжелые испытания: «Я любил справедливость и ненавидел несправедливость и потому нахожусь в изгнании» . 16 Лунин был уверен, что его идеи не канут в лету, а найдут свое предназначение: «Через несколько лет те мысли, за которые приговорили меня к политической смерти, будут необходимым условием гражданской жизни». 17

В ходе работы я достиг результатов:

1.Изучил исторические источники в которых упоминается о судьбе и общественно-политических взглядах М.С. Лунина.

2. Узнал о деятельности декабриста М.С. Лунина.

3. Расширил свой кругозор по истории Забайкалья.

В перспективе данную тему можно расширить и углубить. Использовать для подготовки к урокам истории, краеведения.

____________________________________

15 М.С.Лунин. Сочинения. Перепечатка с книги «Декабрист М.С.Лунин. Сочинения и письма» под ред. С.Я. Штрайха. Издательство «Хроника».Нью Йорк., 1976г.С.50.

16 Там же,с.11.

17 Там же,с.14

Список литературы

Бардакова В. В. Из истории Акатуйской тюрьмы. Чита,1993.С.109-116.

Буклет «История России» изд. DEAGOSTINI раздел «Самодержавие в I половине XIX в.». 1993 год.

С.Ф. Коваль. Сб-к «В сердцах Отечества сынов». Восточно-Сибирское книжное издательство,1975г. Т-3.С.11.

Лунин М.С. Сочинения. Перепечатка с книги «Декабрист М.С. Лунин. Сочинения и письма» под ред. С.Я. Штрайха. Издательство «Хроника». Нью Йорк., 1976г.

Лунин М.С. Сочинения, письма, документы: Восточно-Сибирское издательство,1988.

Макарцова Н.Н. «Герой Отечественной войны 1812г. и декабрист М.С. Лунин». Библиографический список. ЦГБ им. С. А. Есенина

Пестель П.И. Буклет «История России» изд. DEAGOSTINI раздел «Самодержавие в 1 половине XIX в.» 1993 год.

2 С.Ф.Коваль. Сб-к «В сердцах Отечества сынов». Восточно-Сибирское книжное изд-во,1975г. Т-3.,с.11

Портрет М.С. Лунина прислал
Владимир Леонидович Чернышев, доцент НТУ «ХПИ», г. Харьков.

Переписка М.С. Лунина

Н. Я. Эйдельман

М. С. ЛУНИН И ЕГО СИБИРСКИЕ СОЧИНЕНИЯ

Эти мысли, созревшие в тишине темниц, не отвергнутся теми, которые в простоте сердца ищут истины и которые понимают, что обязанность говорить ее для общего блага независима ни от каких обстоятельств нашей скоротечной жизни.

М. Лунин.

Научное, академическое издание сочинений Лунина осложняется их чрезвычайным своеобразием, предельной неакадемичностью.

В этом убеждает едва ли не каждая попытка необходимых для такого издания изучений и определений. Сравнительно простой представляется, например, проблема датировки: сибирские труды Лунина создавались между 1836 и 1841 гг., и естественным кажется соотнести их с одновременными историко-литературными событиями: это последние годы Пушкина, период лучших стихотворных и прозаических сочинений Лермонтова, время работы Гоголя над первым томом «Мертвых душ»; это годы внешней стабилизации николаевского режима; время, следующее за прогремевшей публикацией «Философического письма» Чаадаева и отраженное в книге маркиза де Кюстина «Россия в 1839-м году»; наконец, это эпоха первых «ошибок» западников и славянофилов, когда все громче звучат голоса Станкевича, Белинского, Герцена, Грановского, Аксаковых, Хомякова.

Историко-политические сочинения Лунина сами по себе - отклик на современное состояние его страны; но при всем том синхронность лунинских трудов и многих перечисленных событий в значительной степени иллюзорна. То, что представлялось столь важным в Петербурге и Москве, часто и не достигало Восточной Сибири или попадало туда с большим опозданием и преображением. Огромные расстояния, разделявшие ссыльно-каторжный мир Прибайкалья и Европейскую Россию, искусственные преграды, воздвигнутые правительственным надзором,- все это порождало причудливую, трагическую ситуацию, когда тысячеверстные расстояния определяли многолетние опоздания, когда мысль и слово сосланных декабристов, несомненно принадлежавшие русской культуре, были от нее отъединены.

Случалось, история ставила своеобразные эксперименты, вроде перемещений ряда осужденных декабристов из Сибири на Кавказ. При этом оказывалось, что «сибиряки» сохранили взгляд на вещи, который в центре страны немало изменился после 14 декабря,- и поэтому первые встречи немолодых декабристов с новой российской молодежью (Лермонтов и др.) были непросты. Хотя постоянно происходило взаимное обогащение, неминуемое сближение лучших представителей старой и новой генерации, однако молодые казались часто более усталыми, печальными, «старыми», нежели декабристы, сохранившие запас юношеского идеализма.

Лунин не попал в число переведенных на Кавказ, но судьба его товарищей оттеняет ту относительность хронологической одновременности, о которой идет речь. 1836-1841 гг. на «сибирских часах» - время, лишь отчасти совпадающее со всероссийским календарем. Еще одно подтверждение тому - узкое, сибирское распространение лунинских сочинений. Замечательные произведения, создававшиеся для читателей 1840-х годов,- достигают адресата в изданиях Вольной печати Герцена только двадцать лет спустя, в иную истерическую эпоху.

Начав с датировки, мы попали в сложнейшее переплетение эпох, от последних лет XVIII до 60-х годов XIX-го столетия.

Еще труднее жанровые характеристики.

Традиционно литературная форма «писем», наблюдаемое в разных лунинских трудах смешение жанров - политического трактата, исторического исследования, мемуарных и дневниковых записей, религиозно-философских эссе - все эти определения смещаются, отступают перед внелитературными обстоятельствами. Ведь лунинское творчество - это смелый революционный акт, открытое политическое выступление уже осужденного человека. «В России два проводника,- записывает декабрист,- язык до Киева, а перо до Шлиссельбурга». Тот же, кто продолжает писать и в заточении, должен быть готов к новым наказаниям вплоть до лишения жизни. Поэтому в привычные литературоведческие оценки вторгаются необычные «жанровые уточнения»: необходимость сопоставления лунинских сочинений с агитационными листками, вольными прокламациями, потаенной словесностью. Обычные изыскания о соотношении личности, биографии автора и содержания его работ здесь определяются тем, что лунинские труды не только творческое действие, но важнейший внелитературный факт биографии, «характеристический поступок», ярчайшее выявление оригинальной, активной, одаренной личности.

Поэтому анализ, комментирование лунинских трудов требует большего, чем в других случаях, сопоставления изучаемых текстов и авторской биографии; понимания того, насколько органично спаяны лунинские работы с его жизнью. Работы, оплаченные жизнью.

Личность Лунина

Сочинения Лунина

«Письма из Сибири» (1836-1840)

«Взгляд на русское тайное общество с 1816 до 1826 года»

«Розыск исторический»

«Разбор донесения Тайной следственной комиссии»

«Взгляд на польские дела»

«Общественное движение в России в нынешнее царствование. 1840»

«План начальных занятий...»

«Исторические этюды»

«Записная книжка»

Апостолы свободы

Эпистолярное наследие

Сибирские сочинения Лунина как историко-публицистический памятник

Лунин - художник

Судьба Лунина

ЛИЧНОСТЬ ЛУНИНА

Михаил Сергеевич Лунин родился в декабре 1787 г. в Петербурге1. Среди видных деятелей тайных обществ он моложе только В. К. Тизенгаузена (р. 1781), В. И. Штейнгейля (р. 1783), А. П. Юшневского (р. 1786). Примерно в одном возрасте с Луниным М. А. Фонвизин, С. Г. Волконский, М. Ф. Орлов. Н. И. Тургенев моложе Лунина на два года, С. П. Трубецкой на три, Якушкин и Пестель на шесть, Рылеев на восемь, Никита Муравьев на девять; большинство же деятелей тайных обществ принадлежало, // С 302 можно сказать, к другому поколению, включившись в движение незадолго перед 14 декабря2.

Лунин успевает еще многое увидеть в уходящем XVIII в. и вступит на самостоятельное поприще с первыми годами XIX в. Он довольно рано становится героем полулегендарных или легендарных рассказов, о нем ходят анекдоты, трудно отличимые от были; он совершает действительные поступки, похожие на небылицы, начиная с дерзких проказ, дуэлей в первые годы службы (совпадающие с первыми годами нового века) и кончая издевательскими шуточками над следователями в 1826 г.3

Более 20 лет Лунин - живая легенда, кумир молодежи; не случайно Пушкин много лет спустя, как дорогое воспоминание юности, сохранит прядь волос декабриста. 17 апреля 1836 г. сестра сообщила Лунину, что его дела «на устах у всех, от гвардейского полка до салонов и даже дворца... Материалов больше чем достаточно для нескольких томов мемуаров» (Павлюченко, с. 117). Все это как будто признаки исключительной натуры, резко отличающейся от своего окружения. Однако сам факт увлечения многих современников яркой личностью - признак сродства; доказательство того, что поклонники находят в ней предельное выражение собственного идеала. Подобно другим тогдашним кумирам (Денис Давыдов, Якубович, Ермолов), Лунин прежде всего храбр, остроумен, дерзок с высшим начальством (большая часть «лунинских анекдотов» выявляет как раз эти черты). Куда менее заметны и понятны современникам другие выдающиеся свойства декабриста. Лишь узкому кругу друзей и единомышленников импонируют серьезные занятия, глубокие нравственные поиски - то, что, например, восхитило Сен-Симона в его молодом собеседнике. Понятно, сотни юных гусар, гвардейцев не столько думали, сколько пили, дрались, волочились «по-лунински». Интеллектуальные достоинства Лунина получали широкое признание в той степени, в какой они реализовывались необыкновенным поведением, поступками знаменитого офицера. Своеобразный поступок определяет социальную репутацию Лунина, так же, например, как Пушкин на долгие годы будет человеком дерзких «умственных поступков», прежде всего - своих запрещенных стихов. Продолжением сложившейся биографии-легенды Лунина станут его дела в крепости и Сибири после 1825 г. Легенда при особых обстоятельствах реализуется ив выдающихся лунинских «сочинениях-поступках», его самоубийственных работах, созданных в сибирской ссылке.

По вычислениям современного исследователя, «офицеры - участники тайных обществ 1825 г., а также офицеры, не входившие в общества, но принимавшие активное участие в вооруженных выступлениях, составляют // С 303 всего около 0,6% от всех офицеров и генералов русской армии того времени (169 декабристов на 26 424 офицера и генерала)» 4.

Если же исходить из известного Алфавита декабристов, включающего около 600 имен, и принять во внимание десятикратное число «сочувствующих» (о чем не раз толковали и декабристы и их враги) - тогда получится, что в движении была замешана заметная доля взрослого мужского дворянского населения страны.

Ю. М. Лотман в ряде работ справедливо отмечает, что главным итогом русской культуры XVIII - начала XIX в. было именно формирование нового просвещенного, прогрессивного человеческого типа. Именно эти люди двигают вперед, живят российское просвещение, учат и учатся в первых университетах, лицеях. Это они - «дети 1812 года», разделившие с солдатами все тяготы двухлетней кампании, увидевшие на Западе многое (по мнению начальства, слишком многое) и ожидающие перемен в собственной стране. Это они - активные читатели Истории Карамзина, ранних стихов Пушкина.

Общественное значение мыслящего меньшинства умножалось разнообразными формами дружеских, литературных, политических объединений, в которых они участвовали (Арзамас, Зеленая лампа, Вольные литературные общества, лицейские, полковые содружества, «артели», масонские ложи, наконец, первые тайные общества). Это были люди той эпохи, о которой Чаадаев позже скажет «время надежд».

Появление на исторической сцене такого яркого, энергичного слоя и для многих современников и для позднейших наблюдателей-исследователей казалось неожиданным, отчасти загадочным.

«Богатыри не вы!» - восклицает лермонтовский герой, противопоставляя сегодняшних - вчерашним; и сам Лермонтов, понятно, согласен, что к людям 1812-1825 гг. не применимо его «толпой угрюмою...». Все, что угодно, только не угрюмость. Девиз той эпохи - в пушкинских строчках:

Пусть остылой жизни чашу

Тянет медленно другой;

Мы ж утратим юность нашу

Вместе с жизнью дорогой...

Большинство декабристов не бралось оценить феномен своего поколения. И. Д. Якушкин, например, пишет о предшественниках, «старичках»: «Мы ушли от них на сто лет вперед»,- и объяснит это тем, что «в продолжение двух лет мы имели перед глазами великие события, решившие судьбу народов» (Якушкин, с. 9). Предпосылок, исторических причин, отчего новое поколение стало таким,- он не разбирает, считая их понятными: великие события мировой и русской истории.

Пестель также называл первопричиной «происшествия 1812, 1813, 14 и 15 годов, равно как предшествовавших и последовавших времен».

Пушкин восклицал в неоконченном послании 1836 г., обращенном к лицейским друзьям -

Чему, чему свидетели мы были!

На великие события разные народы, однако, откликнулись по-разному, и вопрос - откуда вдруг взялись декабристы, Пушкин, удивительная дворянская молодежь начала XIX в.- требовал дальнейших размышлений. Герцен позже прямо провозглашает загадку столь бурного, внезапного явления новых людей «на этих грядах между Аракчеевыми и Маниловыми»: «А именно между ними развились люди 14 декабря, фаланга героев... Но кто же их-то душу выжег огнем очищения, что за непочатая сила отреклась в них-то самих от своей грязи, от наносного гноя и сделала их мучениками будущего?» (Герцен, XVI, с. 171).

Для полного объяснения, как сформировалось это поколение, пришлось бы представить главные направления российской истории, общественной мысли, литературы начиная с Петра I. Не претендуя на решение подобных задач, отметим лишь несколько главных особенностей дворянского просвещенного быта и мышления, которые формировали такие характеры, как Лунин.

Первым, «от младых ногтей», опытом Лунина можно считать опыт родительский, клановый: отсюда будущий декабрист получит и усвоит дворянские добродетели - понятие о военной храбрости, определенном кодексе чести, собственном достоинстве. Разумеется, распространялись и дворянские «аксиомы» насчет своих крепостнических прав и высшего авторитета самодержавия.

В российской жизни второй половины XVIII в. в той или иной степени происходило разделение дворянства на три основных группы - пересекающиеся, взаимопроникающие, но все же достаточно заметные. Первую из них можно условно назвать просветителями: широкий круг образованного дворянства, в той или иной степени веривший в российский прогресс на путях просвещения.

Вторая группа, которую мы условно назовем «цинической», включала в себя значительную часть правящего слоя. Это люди, стремившиеся совместить несовместимое - успехи просвещения с крепостничеством и неограниченным абсолютизмом (что и вело в конце концов к определенному уровню цинизма).

Третья группа, представлявшая патриархально-консервативное начало, уповала на возвращение к старинным отношениям, институтам, желала известных «контрреформ» против петровского просветительства.

В роду Луниных, как и во многих других, крепостническая верноподданническая тенденция (отец декабриста С. М. Лунин, обладатель 1200 крепостных душ 5, дядя А. М. Лунин, один из активных подавителей пугачевского бунта) соседствует с возвышенно-просвещенными понятиями матери Ф. Н. Луниной, ее брата M. H. Муравьева и других лиц; старшие // С 305 Лунины дружили с Г. Р. Державиным, родственник и друг младших - К. Н. Батюшков.

Михаил Лунин был отделен уже целой исторической эпохой, четвертью века, от закона о вольности дворянской; за два года до его рождения дворянские вольности были подтверждены «Жалованной грамотой», закрепившей за благородным сословием вместе с правом на крепостных крестьян разнообразные личные права.

Естественно, что без Луниных, Муравьевых, которые просвещаются, никогда бы не явились Лунины, Муравьевы, «которых вешают». Прямо из времен Бирона никогда бы не явились Пушкин и декабристы.

Таков исторический, социальный, «сословный» контекст лунинской личности.

Вторым же существенным элементом декабристского воспитания было знание народа. Это отчасти связано с «прозрачной», относительно простой социально-политической структурой российской жизни: в стране слабо развитого «третьего сословия» верхи и низы неприкрыто, более резко, чем на Западе, противостоят друг другу. Обнаженность противоречий помогает ясному, трезвому мышлению, в будущем скажется на политическом и художественном сознании. «Прозрачность» российского воздуха помогала дворянину-душевладельцу хорошо видеть народ. Удаленность дворянских революционеров, дворянского просвещения от народа надо понимать как отсутствие реальных идейных, политических связей между помещиками и крестьянами. Однако это обстоятельство нельзя смешивать с тем, что просвещенный российский дворянин в среднем знал народ не хуже, чем более поздняя демократическая разночинная интеллигенция: помещик в деревне, офицер в армии постоянно имеют дело с крестьянином-землепашцем или крестьянином в военной форме. Разумеется, от знания народного быта до понимания народных идеалов - дистанция немалая, но можно смело сказать, что прогрессивное лунинское поколение иногда прямо, чаще косвенно, незаметно для себя, питалось народной стихией; эта же стихия многое определит и в развитии великой русской литературы - при естественном знании народной жизни Пушкиным, Гоголем и другими великими мастерами.

Самосознание прогрессивного дворянства, понимание народной жизни будет необыкновенно усилено опытом 1812 г. Формула М. И. Муравьева-Апостола «мы дети 1812 года» часто понимается односторонне - только в связи с предысторией 14 декабря. Между тем недавно разработанная статистика русских мемуаров показывает, что многие грамотные жители России, дворяне и даже разночинцы, прежде и не мыслившие о ценности своих воспоминаний, о соотнесении своей личности с историей страны, с общенародными судьбами,- начинают писать, печатать, «мыслить вслух» именно после 1812 г.6 Эти данные, как и ряд других наблюдений, обрисовывают тот факт, что определенная часть русского дворянства и других сословий как бы проснулась для исторической жизни: они открыли самих себя, по-новому увидели народ, развили национальное чувство, // С 306 причем этот процесс не угасает с победой в войне. Он еще более усиливает прежде начавшуюся напряженную внутреннюю работу, происходившую среди тех, кого Кюхельбекер назовет «лицейские, ермоловцы, поэты».

Пушкинское «чему, чему свидетели мы были» кратко определяет исторический опыт, уроки, преподанные образованному человечеству с 1789 по 1820-е годы: Великая французская революция и ее судьба, победы Наполеона, Тильзитский мир, эпопея 1812 г., поход в Европу, «русский царь - глава царей», военные поселения и европейская реакция, новый тур европейских революций... Любопытно, что ряд молодых декабристов, отвечая на следствии об источниках своих идей, часто приводили названия книг, стихов; более же зрелые (например В. И. Штейнгейль) ссылались на такой «художественный» элемент, как ход мировой истории за последние десятилетия. Необыкновенно ускорившаяся мировая история демонстрировала в течение жизни одного-двух поколений богатейшую смену политических форм, крушение тысячелетних устоев, зарождение новых, неслыханных, головокружительных идей. Все это была существенным элементом мировой культуры, Лунин же и его поколение воспринимали эту культуру непосредственно, событиями, и косвенно - чтением.

Здесь уместно обратиться к важному культурному опыту, сильно повлиявшему на формирование личности будущего автора «Писем из Сибири»: знание языков, европейский уровень просвещения снимали препятствия для высокого культурного обмена. Мы видим Лунина в беседе с социалистом Сен-Симоном и реакционером Жозефом де Местром; он знакомится с польской католической мыслью и европейскими карбонариями; кроме французского языка достаточно знает английский, польский, латинский, греческий.

Все это необыкновенно расширяет, разнообразит палитру российского просвещения и определяет характерную черту русского освободительного движения - богатство международных связей.

Одновременное воздействие крепостничества и просвещения имело результатом появление в российском дворянстве конца XVIII - начала XIX в. противоречивых, парадоксальных характеров. У многих духовный мир по существу и сводился к причудливости, чудачеству. «В России,- писал Герцен,- люди, подвергнувшиеся влиянию этого мощного западного веяния, не вышли историческими людьми, а людьми оригинальными. Иностранцы дома, иностранцы в чужих краях, праздные зрители, испорченные для России западными предрассудками, для Запада русскими привычками, они представляли какую-то умную ненужность и терялись в искусственной жизни, в чувственных наслаждениях и в нестерпимом эгоизме» (Герцен, VIII, с. 87).

Знаменитые проделки, чудачества Лунина, конечно, связаны с отмеченными обстоятельствами. Однако он и его друзья нашли силы и способы сделаться не только «людьми оригинальными», но и «людьми историческими».

Важнейшей школой для подобного превращения стал опыт тайных обществ, реальная десятилетняя практика участия в русских тайных // С 307 союзах, знакомство с освободительной борьбой в Польше, Италии, Франции: здесь подтвердилась мысль, позже не раз сформулированная К. Марксом и В. И. Лениным, о том, что революционное движение учит само себя; что несколько лет сражений стоят десятилетий мирного воспитания.

Сам акт вступления Лунина и его товарищей в революционный противоправительственный союз был явлением, прежде совершенно немыслимым: перевороты и заговоры XVIII в. в основном не выходили за рамки сохранения господствующей системы и отнюдь не свидетельствовали о враждебности заговорщиков существующему строю. Между тем именно в 1812-1825 гг. обозначается крутой поворот в российском прогрессивном мышлении. Речь идет о ситуации, описанной Герценом: «Революционных идей почти <до 1812 года> не встречалось... Но власть и мысль, императорские указы и гуманное слово, самодержавие и цивилизация не могли больше идти рядом. Их союз даже в XVIII столетии удивителен» (Герцен, VII, с. 122).

Российский «ренессансный» оптимизм начала XIX в. был порожден немалой еще степенью общности, незавершенным идейным размежеванием образованного дворянства. Разумеется, смешно сводить сложный поворот общественной мысли к узким хронологическим рамкам: и до 1812 г. звучал голос Радищева, нарастала оппозиционность поступков и мыслей Лунина, его друзей; также и после 1812 г. далеко не все представители прогрессивной российской мысли и культуры решительно противопоставляют себя власти. Историческая верность герценовского тезиса, однако, несомненна: просвещенное дворянство XVIII - начала XIX в. в общем было на стороне власти, и в этом единстве - важнейшая причина российских успехов и побед той поры.

Пройдет два-три десятилетия, и тот же исторический тип, который активно действовал в армии и управлении около 1800 г., окажется в опале, ссылке (как Лунин), под домашним арестом (как Чаадаев), в подозрении (как Пушкин).

В конце XVIII - начале XIX в. тип «лишнего человека» неизвестен: не было лишних (хотя мы можем угадывать их зарождение, например в уходе Лунина Со службы в 1816 г.). В те же годы, когда Лунин пишет свои сибирские сочинения, этот тип уже существует и в своем художественно-литературном воплощении (Онегин, Печорин), и в реально-человеческом: после объявления Чаадаева сумасшедшим, замечает Герцен, он «сделался праздным человеком», после гонений на Ивана Киреевского тот «сделался лишним человеком» (Герцен, XIV, с. 325).

Реформы Петра породили уникальный просвещенный тип - фигуру нераздвоенную, достаточно цельную, при всех жизненных тяготах оптимистически верящую в некий положительный исход. Выработка положительного, прогрессивного сознания в какой-то момент подводила к вопросу о соотношении слов и дела. Умудренному, зрелому деятелю тайного союза в этом случае не удавалось уйти от необходимой критики и контркритики. Умственное, душевное состояние Лунина (и, конечно, не его одного) требует для 1820-х годов особого разбора.

В сильно упрощенном виде главное противоречие в сознании декабриста было следующим: с одной стороны, он понимал или чувствовал неслучайность, органичность российской социально-политической системы; понимал - и с годами все более,- что перемена этой системы неимоверно трудная задача, не решаемая «гусарским наскоком». Но при том весь накопленный нравственный опыт - честь, достоинство, свобода, нераздельность слова и дела - требовал борьбы с этой системой, освобождения страны и себя самих от крепостного права, самодержавия, рекрутчины, военных поселений, зловещей судебной системы и т. п.

Мыслитель лунинского типа довольно рано осознает два рода опасности: с одной стороны, эпикурейское слияние с сущим, надежда на грядущие перемены и получение максимальных радостей в настоящем; с другой - чрезмерное упование на быстрые насильственные перемены, связанные с пугающими признаками якобинского террора и бонапартистской диктатуры.

Иначе говоря, требовалось найти наиболее естественный, органичный путь для ликвидации неестественностей русской жизни.

Отсюда и ряд внешне противоречивых, а внутренне совершенно закономерных коллизий в отношениях Лунина с тайными обществами.

Лунин - один из основателей Союза спасения, Союза благоденствия, пытающийся расширить деятельность тайного общества путем литографирования его материалов и документов 7; в последние же годы перед восстанием он сравнительно пассивен.

Пестель, очевидно, предназначал Лунину место во главе «обреченной когорты», которая должна обезвредить или убить царя и великого князя Константина, а затем взять вину на себя (тайное общество же, имея в виду еще не изжитые монархические иллюзии у большинства населения, должно отмежеваться от «цареубийц»). У нас нет, однако, убедительных данных, будто Лунин знал об этом плане или соглашался с ним.

Назревает русско-польский революционный союз; Лунин, находящийся в Варшаве,- важная для подобных контактов фигура. По отдельным, косвенным, данным, по тем суждениям о Польше, которые будут высказаны позже в сибирских работах декабриста, можно осторожно определить характер общественной деятельности Лунина в Варшаве. Он свободно владеет польским языком, близок к наиболее просвещенным кругам страны; в любом случае, сам образ мыслей Лунина, его особый взгляд на Польшу объективно способствовали революционному сближению двух славянских народов. Вспоминая в «Письмах из Сибири» H. H. Новосильцева, Лунин сообщал: «Когда он был главою дел в Варшаве, я противодействовал принятой им системе, от которой возникали также скорбные результаты для королевства <Польского> и империи». Из того же текста видно, что систему Новосильцева отличала «пламенная ревность к исключительным пользам России». Понятно, Лунин отстаивал «ревность» также и к «пользам» польского народа; по всей видимости, надежды, иллюзии // С 309 Лунина насчет улучшения дел в Польше, нового ее сближения с Россией связывались с фигурой великого князя Константина Павловича (см. наст. изд., с. 285). В то же время декабрист (как можно судить по его позднейшим откликам) предостерегал поляков против неподготовленных бунтов.

В 1826 г. Лунина осудят в основном за план цареубийства 1816 г.: ни одной «крамолы» позже 1822 г. власти не нашли; но он сам не откажется от декабризма - и на следствии ведет себя как активнейший член тайного общества, не желающий никаких послаблений, если за них надо платить покаянием, унижением.

Противоречивость лунинского самосознания (надо выступить - нельзя так выступать) является фоном религиозных настроений декабриста: с годами он все больше склонялся к тому, что противоречия духа могут быть преодолены на религиозно-этическом уровне. Обширные религиозные рассуждения в «Записной книжке» относятся к позднейшему периоду и могут быть лишь с должными коррективами использованы при объяснении лунинской веры вообще, его католичества, в частности. Эта сторона лунинского мышления, где причудливо сочетаются общественно-политические, религиозные и личные мотивы, к сожалению, почти не разработана. Между тем именно здесь - важный ключ к пониманию личности декабриста. Противоречивы даже данные о времени обращения Лунина к католичеству. Позже, в Сибири, он в догматах католицизма ищет обоснование своему решению - встать на путь жертвенности; в начале же 1820-х годов с помощью веры искал выход из тупика политических размышлений (Трубецкой, с. 303; Эйдельман, с. 94-103).

1826 г. навсегда разделил биографию Лунина на период до и после. До был гвардейский подполковник, воин, бреттер, светский лев, кумир и предмет подражания дворянской молодежи. После - «лишенный прав состояния» узник нескольких крепостей, затем - каторжник, ссыльный, переведенный из столиц в чудовищно удаленный мир дикости и гибели, навсегда исключенный из привычного гвардейского, светского, элитарного быта. Столичные салоны, военные товарищества, широкое общение с культурным слоем России, Польши, Западной Европы - все это отныне заменено кругом товарищей по несчастью, казалось бы, обреченных на затухание без связи с «большой Россией».

Однако внешняя канва лунинской биографии представляется на удивление неизменившейся. Снова каждому этапу жизни (тюрьмы 1826- 1828 гг., каторга - 1828-1835 гг., ссылка - 1836-1841 гг., последняя тюрьма - 1841 -1845 гг.) соответствуют резкие, экстравагантные поступки, которые со временем станут легендарными. В этот период задумываются и создаются сибирские сочинения декабриста.

Впоследствии он запишет: «Мир, которого никто отнять не может, следовал за мною на эшафот, в казематы, в ссылку…»

Между тем в 1826-1845 гг. изменился не только общественный статус Лунина: менялась эпоха. На воле - николаевские «заморозки», гонения, сужение и прежде достаточно малой сферы личных свобод.

«При Екатерине,- писал Пушкин,- караульный офицер ехал за своим взводом в возке и в лисьей шубе. В начале царствования Александра офицеры были своевольны, заносчивы, неисправны - а гвардия была в своем цветущем состоянии» (Пушкин, XII, с. 315).

Упадок достоинства великий поэт-историк отмечал как в Дневнике, так и в знаменитом последнем письме к П. Я. Чаадаеву, сочиненном примерно тогда же, когда Лунин начинал свои наступательные действия.

«Действительно,- писал Пушкин Чаадаеву 19 октября 1836 г.,- нужно сознаться, что наша общественная жизнь - грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству - поистине могут привести в отчаяние. Вы хорошо сделали, что сказали это громко» (Пушкин, XVI, с. 172, 173 подл. на франц. яз.).

П. А. Вяземский в 1830 г. находил, что «народ омелел и спал с голоса»; «мы не вовремя родились, желал бы я родиться шестьдесят лет ранее или сто лет позже» 8.

Изменения, происшедшие в военной, гвардейской среде, констатировал позже и Герцен: «Прозаическому, осеннему царствованию Николая нужны были агенты, а не помощники, исполнители, а не воины».

Те проделки, что более или менее сходили Лунину при Александре I, теперь оканчивались тюрьмой или другими формами гибельной опалы, и все это на фоне куда более запуганного, пассивного общества, нежели в преддекабрьскую эпоху.

Еще более «неуместными», несоответствующими времени и обстоятельствам могли показаться подобные эскапады в замкнутом, поднадзорном мире сибирской ссылки.

Если в 1800-1820-х годах Лунину подражают, толкуют его поступки восторженно или доброжелательно, то теперь на воле хоть и вспоминают, рассказывают легенды, но обычно как о приметах иного мира, иного века. Многие «благонамеренные люди» считают Лунина и ему подобных безнадежно пропавшими: мало отличают смерть политическую от смерти физической; в ссыльно-каторжном же мире близ Байкала лунинское поведение даже некоторым товарищам по заключению представляется неуместным, «не ко времени».

По мнению И. Д. Якушкина, Лунин, «государственный преступник в 50 лет, позволяет себе выходки, подобные тем, которые он позволял себе в 1800 году, будучи кавалергардом; конечно, это снова делается из тщеславия и для того, чтобы заставить говорить о себе. Он для меня всегда был и есть Копьев нашего поколения» (Якушкин, с. 286).

Копьев, известный офицер-шутник, наказанный Павлом I за пародирование тогдашней формы путем доведения ее до уродливо-смешного // С 311 предела (коса до икр, треуголка огромной ширины, перчатки до локтей).

В устах серьезного декабриста «Копьев» - это формула осуждения: неуместная бравада при несоответствующих ей условиях.

Якушкин не одинок в своей критике: «Лунин лих, забавен и весел и больше ничего»,- писал Ф. Ф. Вадковский 9.

И. И. Пущин, С. П. Трубецкой видели в Лунине добровольного мученика, полагая, что «в поступках его много участвует тщеславия, но им одним нельзя объяснить важнейших его действий, тут побудительная причина скрывалась в каком-нибудь более сильном чувстве» (Трубецкой, с. 303).

Итак, ряд поступков Лунина, которые очевидно представлялись ему самому как продолжение «старого»,- теперь нередко оценивается как анахронизм, архаизм.

Рассудить это противоречие должен был суд исторический: если в самоубийственной «игре» Лунина действительно преобладает копьевщина - тогда ей суждено забвение, которому подвергся в конце концов насмешник над павловской формой. Если же оригинальность, парадоксальность лунинской позиции есть величие духа, движение вперед - тогда все это будет оценено в будущем, найдет свой круг читателей и последователей.

Интерес нескольких следующих поколений к личности и сочинениям Лунина, необходимость издания его работ означает, что слово и дело декабриста признаны историей.

СОЧИНЕНИЯ ЛУНИНА

Когда же в голове «государственного преступника», каторжника и ссыльного, возникла идея наступательных действий («Я опять начал...»)? Когда рождается замысел сочинений о своем деле и в своем духе? С. Б. Окунь находил, что это произошло одновременно с выходом декабриста на поселение - в 1836-1837 гг. (Окунь, с. 140). Первые стимулы к будущим действиям должны быть, однако, отнесены к более раннему периоду. Сам Лунин заметил, что, «заключенный в казематах, десять лет не преставал... размышлять о выгодах родины».

Потаенный мир духовной жизни на каторге, в Чите, в Петровском заводе, нам известен еще недостаточно, несмотря на авторитетные свидетельства (Бестужевы, Басаргин, Розен и др.). Запрет писать близким (под диктовку Лунина писала обычно M. H. Волконская), достаточно строгий тюремный режим (при всех послаблениях коменданта Лепарского), постоянная угроза обыска - все это крайне затрудняло возможность составления сколько-нибудь значительных рукописей до перехода на поселение. В то же время коллективное общение в течение нескольких лет, «каторжная академия», где происходил постоянный обмен мнениями и воспоминаниями, достаточное время для активного чтения и обдумывания // С 312 (множество книг и газет, присылаемых из столиц, регулярные письма родных), несомненное существование конспиративных путей связей, возможность разнообразных оказий благоприятствовали зарождению и созреванию лунинского замысла. И. Д. Якушкин помнил, что на каторге «все более и более пояснялось значение нашего общества, существовавшего девять лет вопреки всем препятствиям, встретившимся при его действиях; пояснялось также и значение 14 декабря» (Якушкин, с. 109). Эти строки определяют основные темы будущих лунинских трудов.

Крайне важно и интересно, что в далеком сибирском декабристском мире потребность в теории, теоретическом осмыслении эпохи возникла одновременно с подобным же явлением в европейской мысли, где 1830-е годы - время Гегеля, утопических социалистов, сложнейших философских и религиозных исканий.

В России освободительное движение 1830-1840-х годов, развивающееся преимущественно в русле новой мысли, литературы, философии, представлено кружками Станкевича, Герцена, последними трудами Пушкина, стихами Лермонтова, статьями Белинского, Чаадаева. Мысль-поступок - вот одна из возможных формул общественного движения этой эпохи. Лунинские мысли-поступки внутренне родственны, обращены к тем же проблемам.

Непросто говорить о влиянии московских и петербургских духовных исканий на мир уриковской ссылки. На каторге, естественно, горячо воспринимались, постоянно обсуждались вести, почерпнутые из писем родственников. Лунин не знал, конечно, что его имя, как и друзей, единомышленников, попало в зашифрованные строфы X главы «Евгения Онегина» («Там Л<унин> дерзко предлагал...»); однако он имел впечатляющую информацию от Е. С. Уваровой, как Пушкин, признавшись (в 1835 г.), что хранит прядь волос Лунина, воскликнул: «Михаил Лунин - человек поистине замечательный!» 10.

Подобные известия вызывали у декабристов представления (пусть порою и преувеличенные), которые позже сам Лунин сформулирует в финале своего «Взгляда на русское Тайное общество»: «Желание нового поколения стремится к сибирским пустыням, где знаменитые изгнанники светят во мраке... не могли отнять у них любовь народную. Она обнаруживается благоговением, которым окружают их огорченные семейства; религиозным чувством, которое питают к женам, разделяющим заточение мужей своих».

С другой стороны, Лунин постоянно пишет о «всеобщей апатии» в стране; совершенно независимо от него Вяземский в 1829 г. говорит об «общем оцепенении умственной деятельности»11, Пушкин констатирует «отсутствие общественного мнения, равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной...».

Противоречие оптимистических формул («любовь народная... благоговение») и пессимистических приговоров было мнимым, ибо заключало в себе стимул к активной деятельности.

Отмечая (в «Записной книжке»), что «общество в России являет собою однообразное зрелище мелких людей, мелочных интриг и ничтожных результатов», Лунин тут же поясняет, что в нравах «не было или почти не было гражданских и политических предрассудков». Иначе говоря, рабство, деспотизм нравами не овладели, и значит по-прежнему существует обширное поле деятельности для мыслителя, революционера.

Понятно, речь шла о пропаганде своих идей среди образованного меньшинства: в одной из первых записей, после выхода на поселение, в заслугу тайному обществу ставится то, что оно «никогда не помышляло о сомнительном и опасном опыте обращения к страстям и буйству народа».

Поиски формы для наилучшего действия привели вскоре после выхода на поселение к идее сочетания «полулегальных» писем к сестре с рядом чисто конспиративных работ.

Хотя и план «действий наступательных» и его исполнение в основном были делом чисто лунинским, однако в каждом из его трудов можно, с большей или меньшей вероятностью, найти факты, обобщения, почерпнутые из бесед с другими каторжанами и ссыльными: то, чему сам Лунин не был свидетелем.

Казематские рассказы послужили, как известно, основой для многих воспоминаний деятелей тайных обществ, записанных позже, когда тот или иной повествователь уже не был рядом с мемуаристом. Особо здесь следует выделить работы, сходные по замыслу с лунинскими: речь идет о фиксировании, обсуждении таких декабристских тем, как история Общества соединенных славян, восстание Черниговского полка; все это было позже соединено в известных записках И. И. Горбачевского, тоже в значительной степени составленных в стенах «каторжной академии». Начинали собирать материалы в каземате, даже набрасывали мемуарные фрагменты А. Е. Розен, Н. А. Бестужев, H. M. Муравьев, И. И. Пущин, М. А. Фонвизин.

Михаил Бестужев отмечал, что в определенную эпоху на каторге «у нас многое писалось» (Бестужевы, с. 286). Завалишин находил, что «в каземате Петровского завода наступил уже период мышления: там писались уже ученые, философские, исторические, а преимущественно экономические трактаты» 12.

Портретная галерея декабристов, созданная Бестужевым на каторге, была также без сомнения важным видом мемуарного, исторического, художественного закрепления их дела.

Наконец, имеются сведения, хотя и очень скудные, о первых мемуарных опытах самого Лунина. Среди записей племянника Лунина С. Ф. Уварова, сделанных в 1858-1859 гг. со слов декабриста Нарышкина и его жены, находится следующая: «В тюрьме - как слышали Нарышкины...- // С 314 Мишель был очень занят своими мемуарами. Что с ними сталось - никто не знает». Возможно, от С. Ф. Уварова попало в герценовский «Колокол» (15 февраля 1359 г., № 36) сообщение о мемуарах Лунина, которые велись на каторге. Д. И. Завалишин утверждал, что Лунин сам ему говорил: «Вести правдивые записки есть обязанность всякого общественного деятеля» 13; тот же мемуарист, как известно, сообщал о коллективном замысле, родившемся в Чите,- писать историю 14 декабря 14. Публикуемые впервые в настоящем издании лунинские заметки о мемуарах констатируют факт сожжения каких-то записок и Дневника декабриста 15 марта и 29 апреля 1838 г. Следом лунинского замысла вероятно являются датированные (1836 и 1837 гг.), имеющие дневниковый характер строки в «Запасной книжке». Нельзя исключить, что столь активная мемуарная деятельность сразу по выходе на поселение имела предысторию в период тюрьмы и каторги. К сожалению, архив Лунина содержит очень мало материалов, которые отражали бы время до 1836 г.: кроме писем Е. С. Уваровой следует выделить три басни, переписанные рукою Лунина; первые две, «Брага», «Дитя и пятно», известны как сочинение декабриста П. С. Бобрищева-Пушкина15. Третья басня «Кляча, дрова и дровни» очевидно того же автора. Текст их вероятно скопирован Луниным в период совместного пребывания с Бобрищевым-Пушкиным в Чите и Петровском заводе (автор басен переведен на поселение 8 ноября 1832 г.). В басне «Брага» хмельной напиток разрывает бочку, в которую его заключили; этого не произошло, «... если бы крестьянин был умней/И сколько надобно дал браге бы свободы». «Дитя и пятно» - призыв не пятнать совесть хотя бы единожды; после же первого пятна - легко дальше грязниться «об столы, об стулья, печки и полы». Наконец, в басне «Кляча, дрова и дровни» лошадь и дровни завидуют праздным пассажирам, дровам; те же отвечают: «Вы верно горя не видали,/Вы знаете ль зачем везут нас?.. Жечь!» Лунина вероятно привлекло аллегорическое сходство его положения и мыслей с мотивами басен. Не исключено также, что он думал о возможности агитационного распространения подобных текстов. Давние планы литографирования материалов Союза благоденствия, конечно, не были забыты, но требовали трансформации в новых сибирских условиях.

Кроме дискуссий о былом, первых мемуарных попыток, на каторге кипели и постоянные споры о тех проблемах, которые узники должны решать в связи с появляющейся свободой выбора, жизнью на поселении.

Ряд сохранившихся высказываний Лунина, записанных вскоре после отъезда из Петровского завода, звучит полемически: сквозь них без труда угадываются голоса оппонентов; доносятся отзвуки казематских дискуссий.

«Одни женятся, другие пойдут в монахи, третьи сопьются».

«Политика такая же специальность... как медицина. Бесполезно предаваться ей без призвания... После роли лекаря поневоле самая смешная: политик поневоле. Есть такие между нами... Непонятно, как могли или - для чего хотели ошибиться насчет их. Это - избиение младенцев - политиков».

«Политические ссыльные составляют среду, находящуюся вне общества. Следовательно они могут быть выше или ниже его. Дабы быть выше, им необходимо объединение и хотя бы видимость полного между ними согласия.

Это личности сильные и славные...

Не следует смешивать их с честолюбиями, стремлениями, порывами, политическими течениями (это благородные, но мгновенные порывы) ... бурлящими на поверхности общества...» и т. д.

Лунин полагает, что его товарищам было «трудно удерживаться на высоте своего призвания», так как они взращены «в дремотной гражданственности, основанной на бездействии ума»; он решительно осуждает тех, кто просится на Кавказ «замаливать грехи».

Число участников коллективных обсуждений постепенно уменьшалось, одни за другими оканчивали свой каторжный срок декабристы четвертого, третьего, наконец, второго разряда. К концу 1835 - началу 1836 г. в Петровской каторжной тюрьме останется только 23 заключенных по I разряду. Объединенные тюремной стеной, общим правительственным приговором, единством судеб, декабристы уходили на поселение в разном умонастроении. Попытаемся определить несколько наиболее заметных групп по типу жизни в ссылке.

Путь служебный (по лунинской терминологии «раскаяние»): С. М. Семенов, А. Н. Муравьев и некоторые другие, осужденные по сравнительно невысоким разрядам.

Путь кавказский - А. А. Бестужев, А. И. Одоевский, M. M. Нарышкин, Н. И. Лорер, М. А. Назимов, В. Н. Лихарев и некоторые другие декабристы, прежде побывавшие в Сибири; наконец, друг и родственник Артамон Муравьев, безуспешно просивший в эти годы о переводе в Кавказский корпус.

Путь «земледельческий» - юридически приравнивавший декабристов к государственным крестьянам (Волконский, В. Раевский). Здесь, действительно, многие женились, но, вопреки лунинскому предсказанию, почти никто не спился.

Путь культурнической, легальной активности (иногда связанный с сочинительством): Михаил и Николай Бестужевы, Пущин, Якушкин, М. Фонвизин.

Путь религиозного смирения («пойдут в монахи»), который с немалыми оговорками относится, например, к биографиям П. Бобрищева-Пушкина, Оболенского.

Это были разные варианты «жизни в обороне», иногда близкой, порою далекой от прежних идеалов, но - за редчайшими исключениями - жизни чистой, честной.

Наконец, путь активно-наступательный: ярчайший и трагический пример дал И. И. Сухинов, попытавшийся поднять восстание и погибший в Зерентуйском руднике в 1828 г. Другой, более обдуманный и соответствующий обстоятельствам, но не менее опасный способ наступления выбрал Лунин, опираясь на помощь и сочувствие некоторых друзей: создание ряда сочинений, в которых декабрист предельно выразился и этим обрек себя на мучение и гибель.

В июне 1836 г. Лунин был водворен на поселение в селе Урик близ Иркутска. В конце марта 1841 г. арестован там во второй раз и отправлен в Акатуй. За пять без малого лет были завершены и отделаны несколько работ и начато или задумано их распространение: «Письма из Сибири», «Взгляд на русское Тайное общество» (и вероятное приложение к этой работе - «Розыск исторический»), «Разбор Донесения тайной следственной комиссии», «Взгляд на польские дела», «Общественное движение в России в нынешнее царствование».

Сверх шести работ (если «Розыск» считать отдельным произведением) сохранились фрагменты, наброски, черновики, планы, часть которых относится к предыстории, «лаборатории» завершенных трудов, друг я же часть свидетельствует о незавершенных или только задуманных сочинениях.

«ПИСЬМА ИЗ СИБИРИ» (1836-1840)

Основным сочинением, работа над которым шла в течение почти всего периода ссылки, были «Письма из Сибири». Перед вторым арестом Лунина сложилась поздняя редакция этого труда: авторское предисловие и 16 писем к сестре составили первую серию «Писем», письмо к шефу жандармов и 10 писем к сестре - вторую серию. Основные хронологические и текстологические проблемы, связанные с историей этой работы, будут рассмотрены ниже (см. наст. изд., с. 353). Здесь же ограничимся некоторыми общими соображениями.

С. Б. Окунь убедительно обосновал невозможность смешения всего комплекса писем, написанных Луниным в Сибири, и особого, глубоко продуманного труда «Письма из Сибири».

Располагая копиями писем к сестре, родственникам, властям, Лунин тщательно группировал их, меняя порядок расположения внутри каждой серии, наконец, редактировал тексты и явно вводил в свое сочинение «эпистолярные фикции», т. е. письма, которые на самом деле в отдельности никогда к сестре не отправлялись и были написаны специально для задуманного труда.

Работа над «Письмами» шла в направлении большей строгости, стройности сочинения за счет сокращения недостаточно типических, характеристических деталей (см. Окунь, с. 144-176).

Выбор Луниным эпистолярного жанра как формы действий наступательных определялся особой ролью переписки для ссыльных декабристов. Это был единственный канал (не считая нелегальных оказий), связывавший сибирское декабристское сообщество с привычными культурными // С 317 центрами и ценностями. Умение передать важную информацию на волю так, чтобы не подвергнуться новым репрессиям, выработало особый род эпистолярного искусства, к чему тонкий стилист Лунин имел несомненную склонность. Литературно-эпистолярная форма была привычна Лунину и его поколению по ряду известных образцов, таких, как «Новая Элоиза» Руссо, «Письма русского путешественника» Карамзина и многие другие. Разумеется, «литературные письма» узника, процеживаемые через жандармскую цензуру,- такой жанр как будто не имел прецедентов; но именно острота, новизна, так же, как и любимое ощущение опасности, риска стимулировали «государственного преступника, находящегося на поселении», попробовать свои силы в новом роде словесности. При этом автор опирается на внимательное чтение прессы, журналы Министерства народного просвещения, материалы новообразованного Министерства государственных имуществ; на лунинском рабочем столе постоянно - Свод законов, исторические и политические сочинения, выходящие в столицах. «Письма из Сибири» по существу затрагивают все темы, представленные в других сочинениях декабриста. Самым же постоянным, «растворенным» едва ли не во всех сюжетах, является мотив декабризма; исторической правоты носителей освободительной идеи. В то же время особенности эпистолярного жанра требовали хотя бы внешнего соблюдения «легальных рамок», учета почти абсолютного запрета, наложенного властями на историю 14 декабря. Это событие более прямо и подробно освещено в других сибирских трудах Лунина.

Первым завершенным конспиративным историческим сочинением Лунина С. Б. Окунь считал «Розыск исторический». Мы же находим, что это не самостоятельное сочинение, но род комментария к другому, несравненно более известному, законченному очерку.

«ВЗГЛЯД НА РУССКОЕ ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО С 1816 ДО 1826 ГОДА»

Первое сочинение Лунина об истории декабристов было завершено в сентябре 1838 г. под непосредственным впечатлением от запрещения переписки с сестрою на год (см. Окунь, с. 179). Ответы Лунина на допросах 1841 г., будто он составил этот труд еще в Петровском заводе, по просьбе покойного коменданта Лепарского, скорее всего имеют целью «замести следы» (Окунь, с. 178).

Лунинский «Взгляд на русское Тайное общество» - первая история декабризма; здесь ясно и определенно перечислено, чего действительно хотело Тайное общество (а не то, что ему приписывалось согласно официальной версии): «Оно,- пишет Лунин,- протестовало противу рабства и торга русскими, противных законам божиим и человеческим. Наконец, своим учреждением и совокупностию видов оно доказало, что система самодержавия уже не соответствовала настоящему состоянию России, что основанное на законах разума и справедливости правительство одно может доставить ей права на знаменитость среди народов просвещенных».

Переход от полулегальных «Писем из Сибири» к определенно нелегальному «Взгляду» ознаменовался и переменой стиля, языка, появлением куда более ясных, резких определений того, на что в «Письмах» только намекалось. Быстрым, сжатым изложением, почти полным отсутствием отсылок к документам, горячим обличительным пафосом «Взгляд», задуманный как историко-политическое эссе, по сути приближается к революционной прокламации. Новое в декабристской мысли, даже терминологически - это явное усиление во «Взгляде» темы народа. Разумеется, и до восстания декабристы постоянно говорили о народности своей программы, но Лунин разбирает этот вопрос подробнее, многостороннее - и уже с учетом позднейшего исторического опыта. Задолго до народнического взгляда о «неоплатном долге» интеллигенции народу здесь сформулирована мысль об обязанности «высших сословий» - «платить за выгоды, которые доставляют им совокупные усилия низших сословий». Лунин изучает также вопрос о народном сочувствии, возможной поддержке движения. Он, отчасти искренне, отчасти агитационно, «завышает» осведомленность народа о 14 декабря, но в то же время надеется, что такие события «пробивают новые пути к совершенствованию настоящих поколений, направляют усилия народа к предметам общественным».

Народ представлен Луниным как некое единое, неразделимое множество людей, объединенное сходными условиями существования, культурой, типом мышления. Понимание того, что этот вопрос главнейший, было-связано с новостями, что шли из «большого мира»: все более усиливающееся обсуждение проблемы народа в русской литературе и печати, попытки правительства создать идеологию «официальной народности».

Понимая недовольство основной массы населения, декабрист видит перспективу не в освобождении еще спящего народа без участия самого народа (как надеялись тайные общества перед 14 декабря), а в постепенном пробуждении народного сознания: «на время могут затмить ум русских, но никогда их народное чувство».

Особый характер, предельная откровенность «Взгляда», возможно, связаны и с его предназначением заграничному читателю: «Письма из Сибири» были понятны образованному русскому; для Запада же следовало создавать произведения более последовательно излагающие факты. Вот почему, пересылая в сентябре 1839 г. сестре «Взгляд на Тайное общество» и часть «Писем из Сибири», Лунин настаивал, чтобы «Взгляд» она попыталась напечатать за границей, а распространение «Писем» ограничила размножением в рукописных копиях. В то же время «Взгляд» распространялся и переписывался в Прибайкалье, и перехват этого сочинения властями в 1841 г. сыграл роковую роль в судьбе декабриста.

«РОЗЫСК ИСТОРИЧЕСКИЙ»

В том, что эта работа задумана в связи со «Взглядом на русское Тайное общество» и является своеобразным расширенным комментарием, дополнением к нему, убеждают следующие соображения: // С 319 время создания «Взгляда» и «Розыска» совпадает: лето - осень 1838 г. (Окунь, с. 178-180);

«Розыск» сохранился в единственной рукописи, где он следует прямо за «Взглядом» - даже без перехода на другую страницу, что оттенило бы самостоятельное значение «Розыска»;

между главками «Розыска» нет ясной логической связи: первые две касаются первых веков русской истории - до конца династии Рюриковичей; третья - внезапно переходит к английской истории XIII в. (производится сравнение ее с русской историей XIX в.). Такая структура была бы странной для отдельного сочинения, но вполне логична для комментария-приложения;

мотивы, затронутые в «Розыске», являются как бы эхом некоторых строк «Взгляда».

В начале «Взгляда» объявляется, что «Тайное общество принадлежит истории... Общество озаряет наши летописи, как союз Рюнимедский бытописания Великобритании».

Как видим, летописное и недавнее прошлое России сопоставлено здесь с историей английских вольностей - точно так, как в «Розыске историческом». В то же время «Розыск», вместе с другими историческими материалами и рассуждениями Лунина, обозначал стремление декабриста дать свободный очерк не только истории, но и предыстории первого революционного движения в стране.

Задача работы «Розыск исторический» ясно сформулирована самим автором: «История должна служить не только для любопытства или умозрений, но путеводить нас в высокой области политики. Наши учреждения очевидно требуют преобразования».

Лунин, опираясь на «Историю государства Российского» Карамзина и другие исторические, официальные источники, защищает резко выраженную антикарамзинскую теорию русского исторического процесса. Споры декабристов с историком известны: основным возражением Никиты Муравьева на формулу Карамзина «История народа принадлежит царю» был афоризм - «История народа принадлежит народу». К этому ответу приходили и другие декабристы, независимо друг от друга (например Н. И. Тургенев).

Проходят годы, и в сибирской ссылке Лунин верен старой критике: отрицательный взгляд на князей, в частности, на Рюрика; скепсис по отношению к исторической миссии Москвы; интерес, порою сочувствие к литовскому распространению на Русь в XIII-XIV вв.

Общий вывод Карамзина о прогрессивной роли самодержавия резко оспорен формулой: «Корнем зла было самодержавие. Оно сбивает с толку, приписывая неограниченную способность человеку, который законами природы во всем ограничен».

Новым в «Розыске» (как и во «Взгляде») было усиление темы народа, народности; делался вывод, внешне сходный с карамзинским, но внутренне совершенно иной: только благодаря «народным свойствам русских и вере» самодержавие так долго держится в России; «народное мнение» трактуется очень сходно с тем глубочайшим взглядом, что выражен // С 320 Пушкиным в «Борисе Годунове»:

Но знаешь ли, чем сильны мы, Басманов?

Не войском, нет, не польскою помогой,

А мнением; да! мнением народным.

«Взгляд» (вместе с «Розыском») был первой частью «декабристской истории», сочинявшейся Луниным в ссылке.

«РАЗБОР ДОНЕСЕНИЯ ТАЙНОЙ СЛЕДСТВЕННОЙ КОМИССИИ»

«Разбор», завершенный Луниным и Никитой Муравьевым в ноябре 1839 г., содержал декабристский анализ итогов политического процесса над первыми революционерами.

Летом 1826 г., сначала в газетах, затем в виде отдельной книжки, по-русски и французски, было опубликовано «Донесение Следственной комиссии. Печатано по Высочайшему повелению. В военной типографии Главного штаба Его императорского величества». Автором-составителем «Донесения» был Д. Н. Блудов, человек из круга Жуковского и Карамзина, в прошлом арзамасец, в будущем - видный сановник, министр Николая I; главным же «редактором» документа был сам царь. В течение тридцати с лишним лет эта книжка была по существу единственным печатным документом о 14 декабря. Документ тенденциозный, направленный к принижению, очернению декабризма, умалчивавший о главных целях, идеях революционеров,- он при этом содержал известную информацию: «Донесение» включало большие извлечения из следственных дел и документов, что позволяло проницательным умам увидеть за официальной версией и нечто большее - то, о чем пытались умолчать.

Опираясь в немалой степени на «Донесение», Пушкин писал потаенную X главу «Евгения Онегина» 16.

Позже декабристы не раз обращались к этому документу, оспоривая его как официальную фальсификацию (Фонвизин, Розен, В. Толстой и др.). Однако первое по времени, главное выступление было лунинским.

Не случайно правительство, почувствовав, что даже «Донесение» документ опасный, позже не переиздавало его, предпочитая полное молчание о 14 декабря какому бы то ни было разговору, через 20-30 лет после 1825 г. этот официальный свод сделался библиографической редкостью.

В 1840-х годах появилось верноподданное, апологетическое сочинение М. А. Корфа «Восшествие на престол императора Николая I». Родственное по своему духу «Донесению Следственной комиссии», но дополнившее его рядом новых фактов, оно было дважды издано, в 1848 и 1849 г., но «не для публики», а только для императорской фамилии и других высокопоставленных лиц. Лишь в 1857 г. появилось третье издание и «первое // С 321 для публики». Опровергая Корфа, Герцен и Огарев в книге «14 декабря 1825 и император Николай» между прочим перепечатали и сочинения, заимствованные «во вражеском лагере» - блудовское «Донесение» 1826 г, и материалы Верховного уголовного суда над декабристами. Другими документами или мемуарами о 14 декабря Вольная печать в ту пору еще не располагала, Герцен же (в предисловии к первому изданию книги) заметил: «Донесение следственной комиссии приходит в забвение, его трудно достать в России, а протвердить его молодому поколению необходимо. Пусть оно посмотрит на эти сильные и могущественные личности, даже сквозь темное сердце их гонителей и судей - и подумает, что же они были, когда и такие живописцы при всем желании, не умели исказить их благородных черт?» (Герцен, XIII, с. 70).

За 20 лет до Герцена и Огарева определенную ценность «Донесения» как исторического источника ясно осознал и Лунин.

Декабрист как бы перехватывал камень, брошенный судьями, и отправлял его обратно: с хорошо заметной иронией Лунин хвалит Комиссию за «беспристрастие», когда она «умалчивает об освобождении крестьян, долженствовавшем возвратить гражданские права нескольким миллионам наших соотечественников. Она ничего не говорит о новом Уложении, об устройстве судной власти, об исправлении судопроизводства, о преобразовании войска, об уничтожении военных поселений, о свободе торговли и промышленности, об оказании помощи угнетенной Греции»; Лунин доказывает - пользуясь даже теми цитатами и характеристиками, что приведены в «Донесении»,- как благородны и сильны были Рылеев, Каховский, Бестужев-Рюмин, Муравьев-Апостол, Пестель. Опираясь на официальный текст, критик апеллирует ко многим образованным читателям, которые могли без особого риска перечитать «Донесение» и воспринять декабристский разбор.

Можно говорить о трех способах обращения декабриста к официальному тексту. Во-первых, только что продемонстрированное использование «во здравие» тех же фактов, что в «Донесении» приводятся «за упокой». Второй способ - опровержение, отрицание отдельных выводов «Донесения». Третий - дополнение односторонней или ложной информации другими, более объективными сведениями.

Сам Лунин, разумеется, опирается в своих рассуждениях не только на «Донесение»: в его «Разборе» имеются цитаты из документов Верховного уголовного суда (которые декабрист умело сталкивает с «Донесением» по делу декабристов, находя между ними очевидные противоречия); использована также известная варшавская речь Александра I в 1818 г., где сам царь провозглашал благодетельность конституционного строя.

Определяя одну из причин «заблуждений, вкравшихся в доклад», декабрист говорит о «недостатке письменных свидетельств, которые состояли только из Зеленой книги, из двух предначертаний Конституций, литературного отрывка под названием «Разговор любопытный», частных писем и песен». Здесь, полагаем, Лунин прозрачно намекал своим читателям на существование других источников, письменных и устных, в декабристской среде.

В «Разборе» (как прежде во «Взгляде») воспоминания самого Лунина и его товарищей, можно сказать, присутствуют постоянно. Не всегда их можно выделить «в чистом виде» из разнообразных версий происшедшего, однако декабристские мемуары ощутимы в строках, посвященных междуцарствию, технике допросов в Следственном комитете, истории «шумных совещаний» Северного общества накануне 14 декабря.

«Донесение» скрывает имя «агента генерала графа Витта», но Лунин со слов товарищей (прежде всего Волконского) знает, что это был А. К. Бошняк; сведения о Соединенных славянах, высокая оценка их деятельности могли основываться, между прочим, на сообщениях участника конспиративной деятельности Лунина Петра Громницкого. Антикритика по поводу нападок «Донесения» на конституцию Никиты Муравьева, понятно, была результатом постоянных консультаций с самим H. M. Муравьевым, кузеном Лунина, сосланным в то же село Урик. Традиция, приписывающая Муравьеву исторический комментарий к «Разбору»,- лишь одно из подтверждений этих связей.

Вопрос о совпадении и расхождении политической позиции двух выдающихся декабристов требует особого изучения. Представляется, во всяком случае, преувеличенной мысль H. M. Дружинина, поддержанная С. Б. Окунем, о «кардинальном различии» воззрений (см. Дружинин, с. 219-220; Окунь, с. 218). То, что известно об отношениях Лунина и Муравьева в 1830-1840-х годах, свидетельствует о постоянной дружбе, отсутствии сколько-нибудь заметных недомолвок, противоречий. Горестное восклицание Лунина, узнавшего о смерти H. M. Муравьева - «этот человек один стоил целой академии»,- ярчайший итог их совместной деятельности. Известные различия, по-видимому, относились только к внешним формам политической активности: Н. Муравьев, на руках у которого была единственная постоянно болевшая дочь, держался в тени, прямо не участвуя в вызывающих, самоубийственных акциях своего кузена.

В блудовском «Донесении» Лунин находил по меньшей мере четыре группы фактов, которые правительство не «сочинило», но выделило из куда более широкого контекста декабристских документов, показаний; выделило - с целью воздействия на неискушенное общественное мнение и создания искаженного образа первых революционеров.

Во-первых, это версия о произвольных действиях Тайного общества, будто бы незаконно взявшего на себя права и функции говорить от имени народа.

Во-вторых, многочисленные факты, тщательно и однозначно вычлененные из всех показаний о планах или даже мимолетных разговорах насчет цареубийства (сам Лунин был обвинен в 1826 г. в основном за давний разговор 1816 г. о возможном нападении на Александра I).

Третье обвинение такого же рода - о якобы изменнических сношениях декабристов с польскими заговорщиками.

Четвертое обвинение - планы, будто бы ведущие к децентрализации распаду страны, анархии.

Спокойно, документированно Лунин разбирает одно обвинение за другим, показывая, что в каждом содержится доля правды, реальности, но - раздутая, искаженная и таким образом переходящая в свою противоположность.

С самого начала декабрист пишет не для защиты, но для утверждения; не оправдываясь, но наступая; не сводя дело к мелочной антикритике, но поднимая важнейшие, принципиальные проблемы.

Постоянно, неуклонно Лунин вместе с H. M. Муравьевым отстаивает мысль, что декабризм не случаен, но исторически обусловлен, естественен, закономерен и, стало быть, находится в «природе вещей». Это доказывается и ссылками на предысторию - древние традиции вольности, русские конституционные идеи XVIII в.: «Надлежит сознаться, что Тайный союз не отдельное явление и не новое для России. Он связуется с политическими сообществами, которые одно за другим, в продолжение более века, возникали с тем, чтобы изменить формы самодержавия; он отличается от своих предшественников только большим развитием конституционных начал. Он только вид того общественного преобразования, которое уже издавна совершается у нас и к торжеству которого все русские содействуют, как сподвижники, так и противники оного».

Необходимость гражданских преобразований, усиление прямого народного участия в управлении аргументируется и сходными событиями в разные периоды мировой истории (Древний Рим, современная Франция) и, наконец, практикой, признаниями самой верховной власти, которая (Александр I) прямо и не раз говорила о важности коренных реформ.

Идее естественной закономерности тайных обществ соответствует особый лунинский стиль, язык, которым написан «Разбор».

Он сочинен как бы «отстраненно»: прямых признаков авторства в тексте нет; только в последних строках говорится о «симпатиях народа» к сибирским узникам, но и здесь можно вообразить благожелательные толки о декабристах некоего «третьего лица». В этом одно из существенных отличий «Разбора» от более раннего «Взгляда», где образ автора-декабриста сомнений не вызывает.

Темы обоих сочинений Лунина сходны: тайное общество и его историческое значение. Тем интереснее две работы сравнить.

Можно сказать, что «Взгляд» левее, формально опаснее.

Одна из центральных идей «Разбора» - естественность, закономерность появления тайных обществ,- конечно, представлена и во «Взгляде», но там резче подчеркнута субъективная роль декабристов, их высокая историческая миссия. «Взгляд» рассчитан на более узкий, радикальный круг российских читателей, нежели «Разбор»: ведь «Донесение Следственной комиссии» формально имели право читать все, и поэтому «Разбор» имеет хотя бы призрачную легальность; «Взгляд» же представляет более прямую апологию тайных обществ.

Создавая «Разбор», Лунин, понятно, не думал отказываться от «Взгляда». Возможно, он рассматривал эти сочинения как обращение к разным группам читателей. Анонимность конспиративных рукописей Лунина легко позволяла автору как бы менять углы зрения и выступать то страстным, // С 324 резким обличителем зла, готовым к жертве, то сравнительно умеренным, объективным критиком «Донесения».

«Разбор» был рассчитан на достаточно широкий круг - пусть не разделяющий декабристскую идею, но обладающий здравым смыслом; как и «Взгляд», он предполагает читателей русских и заграничных: в отличие от других наступательных сочинений, представленных на одном или двух языках,- «Разбор» единственный был подготовлен Луниным на трех языках - французском, английском и русском.

Лунин справедливо обвинял суд 1826 г. в стремлении обратить умы вспять и «отвлечь общее внимание от откровений будущего». Напомнить откровение будущего, о котором декабристы говорили еще в 1820-х годах,- как раз главная задача лунинского «Разбора». Это был новый исторический этап освоения декабристского наследия; преодолевалась однозначность, сиюминутность прежнего горячего предреволюционного времени - и как бы предоставлялось место более широким, вечным категориям.

Расширяя критические завоевания, уриковский ссыльный осмысляет не только десятилетие тайных обществ и огромную предысторию той эпохи, но и общественное движение другого славянского народа.

«ВЗГЛЯД НА ПОЛЬСКИЕ ДЕЛА»

Наступательные работы декабриста несколько раз обращались к польскому вопросу. Воспоминания Лунина о его жизни и борьбе в Польше, размышления о событиях в этой стране, о судьбе польских ссыльных включены в «Письма из Сибири»; не обойдены эти проблемы и в работе «Общественное движение в России...». В 1840 г. была завершена и специальная работа «Взгляд на польские дела».

Сверх того в бумагах декабриста, изъятых во время второго ареста, сохранились рукописи на польском языке - согласно жандармской описи, «возмутительные о Польше стихи и молитвы» (см. Штрайх, I, с. 108). Вопрос о происхождении этих рукописей, их значении для формирования польской темы в сочинениях декабриста требует специального изучения. По всей видимости, эти тексты интересовали Лунина определенным созвучием с его положением и мыслями; не исключено, что некоторые документы, сохранившиеся в нескольких экземплярах, предназначались для распространения 17.

Среди польских стихотворений, записанных неизвестной рукой, находился «Гимн к богу», сочинение архиепископа Воронича, где, согласно жандармскому описанию, «вспоминая о прежнем величии и славе своего отечества, автор жалуется на настоящее его положение». Стихотворение «Кузнец» Станислава Старжинского и все следующие бумаги также пересказываются «экспертом» III отделения: «старик кузнец, поощряя детей своих к работе, говорит, что Польша была прежде молотом, судьба обратила ее в наковальню, но завтра враг ее должен испытать ту же участь».

Ода «Юность» («К молодости») А. Мицкевича характеризуется как сочинение «возмутительного содержания»: «патриот, заключенный в оковы, жалуется в темнице на бедствия своего отечества и, ожидая казни, говорит, что он и в аду произведет возмущение». Песня «К ласточке» - «также патриота, вспоминающего об отечестве».

Кроме стихов среди польских бумаг Лунина сохранилась «Молитва на 3 мая о даровании мужества и терпения полякам»; на другом листе, рукою Лунина, по-польски переписана «Молитва царя иудейского Манассии об освобождении из плена вавилонского».

Лунин по своему положению, знанию, биографии был уникальной, исключительно важной фигурой в истории русско-польских культурных и общественных связей. Независимо от того, насколько глубоким было «го конспиративное сотрудничество с польскими тайными обществами 1820-х годов, декабрист без сомнения стоял за сближение, объединение в общей борьбе.

Другой вопрос - формы этого объединения, тактика и стратегия русских и польских освободительных обществ: известия о польском восстании 1830-1831 гг. и его подавлении пришли к Лунину и его друзьям в Петровском заводе. Позже в Забайкалье начали прибывать партии польских ссыльных: встречи, беседы с ними отразились в последующих сочинениях декабриста.

Реакция русского общества на польское восстание здесь не может быть рассмотрена подробно. Пушкин, Чаадаев, Жуковский, Лермонтов, Бакунин и многие другие художники, мыслители в силу очень сложных исторических причин заняли позицию, наиболее ярко выраженную в стихах Пушкина «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина»: неодобрение, отрицание «Варшавского мятежа» и сочувствие победам российского оружия. В то же время Вяземский, Александр Тургенев были недовольны «шинельными стихами», воспевающими победы Николая. «Наши действия в Польше,- писал Вяземский,- откинут нас на 50 лет от просвещения европейского... Мне так уж надоели эти географические фанфаронады наши: От Перми до Тавриды и проч. Что же тут хорошего, чем радоваться и чем хвастаться, что... у нас от мысли до мысли пять тысяч верст...» 18.

Наконец, в некоторых кругах образованного общества, особенно среди московской молодежи, преобладал дух сочувствия к подавляемой Польше.

Противоречивыми были и отклики декабристов на события в Варшаве. Сохранились сочувственные повстанцам стихи А. И. Одоевского («Еще, друзья, мы сердцем юны...») и противоположные высказывания А. А. Бестужева.

Спустя 30 лет (в связи с польским восстанием 1863-1864 гг.) Герцен вспомнит о 1830 г.: «Польский вопрос был смутно понимаем в то время. Передовые люди,- люди, шедшие на каторжную работу за намерение обуздать императорское самовластие, ошибались в нем и становились, не // С 326 замечая того, на узкую государственно-патриотическую точку зрения Карамзина. Стоит вспомнить факты, рассказанные Якушкиным, негодование М. Орлова, статью Лунина и пр. У них была своего рода ревность к Польше; они думали, что Александр I больше любил и уважал поляков, чем русских» (Герцен, XVII, с. 93).

Упоминаемая в приведенной цитате «статья Лунина» - «Взгляд на польские дела» - была получена около 1860 г. Вольной печатью Герцена, но не опубликована. Редакторам «Колокола», исповедовавшим лозунг: «Мы за Польшу, потому что мы за Россию»,- казалось недостаточным то, что писал по этому поводу Лунин; они боялись задеть польских друзей.

Между тем статья заслуживает особого, исторического подхода: она интересна как раз не сходством, а различием с другими декабристскими текстами о Польше. Кроме того требует особого изучения разница двух главных лунинских обращений к польской теме.

Письмо «Поляки», вошедшее в цикл «Писем из Сибири», было завершено в ноябре 1839 г.; «Взгляд на польские дела» содержит авторскую помету «1840 год».

Пафос первого документа - судьбы польских повстанцев 1830 г., резкое осуждение царских репрессий, которые - «потеря для Польши без малейшей пользы России». Высказана мысль, что именно политика Петербурга была главным стимулом к мятежу. Декабрист желает союза двух народов - «поляки - братья нам по происхождению, наша передовая стража по географическому положению и естественные союзники, несмотря на домашние ссоры между нами».

Письмо «Поляки» в основном целит в российскую власть, хотя звучат и мотивы (позже усилившиеся в работе «Взгляд на польские дела») о слабостях, ошибках польских мятежников, о том, что в Варшаве восстало меньшинство, «увлекая массы, неспособные рассуждать».

Статья «Взгляд на польские дела» внешне кажется куда более критической по отношению к польским повстанцам: Лунин приводит многочисленные примеры из недавнего прошлого, когда неудачная, близорукая политика польских лидеров в одних случаях поощряла, в других давала повод для агрессивных действий соседних держав. В 1830-х годах эмигрантский национальный комитет («Отель Ламбер»), по мнению декабриста, стремится «возбуждать умы, вызывая меры строгости, и разжигать семейные раздоры в угоду западным державам, скорее враждебным, чем равнодушным к славянским народам, объединения которых они страшатся». Именно полемикой с этой организацией, возглавлявшейся А. Чарторыйским, С. Б. Окунь объяснял особый тон лунинской статьи (см. Окунь, с. 223-226).

Соглашаясь с этим, добавим, что, по всей видимости, предполагаемым адресатом «Взгляда на польские дела» была общественность Западной Европы. Если в «Письмах из Сибири», предназначенных для «внутреннего хождения», естественной была защита побежденных, то во «Взгляде» требовалась более широкая, общая оценка: поэтому «Взгляд» начинается не с 1830 г., а разбирает предысторию восстания, в частности - события // С 327 в Царстве Польском, свидетелем которых был Лунин. Односторонней защите польской позиции декабрист противопоставляет довольно объективный анализ ошибочности, авантюрности многих повстанческих действий.

Размышляя о восстании, Лунин пытается встать над схваткой, взглянуть шире: «Дело поляков, как и дело русского правительства, находит до сего времени одних лишь адвокатов. Обоим недостает искреннего друга, способного рассеять их общие заблуждения и указать на происхождение гибельных раздоров».

Попытка вырваться из плена односторонних сочувствий ощущалась в то время и у некоторых других мыслителей, русских и польских: Хомяков, Тютчев, Мицкевич проклинали вражду и кровь, однако Лунин, кроме эмоций, представляет целую систему политических размышлений, подобную которой в тогдашней полемике почти невозможно отыскать.

Хорошо зная Польшу 1820-х годов, декабрист компетентно разбирает причины восстания и приходит к выводу смелому и спорному: Россия виновна, но Польше не следовало восставать. Понятно, с этим заключением не могли согласиться и те, кто не видел российской вины, и поляки, утверждавшие, что революции 1830 г. во Франции, Италии и других местах обнадеживали и что надо было восставать, только решительнее!

Лунин соглашался, что конституция 1815 г. все время нарушалась Александром I, Николаем I, Константином, Новосильцевым,- «но Конституция давала законные средства протестовать против незаконности этих актов, в то же время подчинялась им. Такой способ действий, пассивный, но действенный, был бы достаточен, чтобы доказать существование прав, а затем и заставить их уважать, дав им двойную опору - принципа и прецедента».

Даже урезанный конституционный сейм, по Лунину, был слишком важным завоеванием, чтобы азартно ставить его на карту. Одобряя англичан, не восставших против Тюдоров преждевременно и дороживших своим парламентом, он, разумеется, помнил, что позже английский парламент возглавил восстание против Стюартов, и король Карл I лишился головы. «Бывают эпохи,- замечал декабрист,- когда стечение благоприятных обстоятельств дает шансы на успех даже самым рискованным предприятиям». Однако 1830-1831 гг., по Лунину, не такая эпоха: Россия только что успешно закончила две войны (с персами и турками), в польском движении он находит больше «одушевления», чем твердой программы действий и т. п. «Взгляд на польские дела» констатирует, что «непосредственными результатами восстания были: потеря всех прав, разорение городов, опустошение селений, смерть многих тысяч людей, слезы вдов и сирот... Оно причинило еще большее зло, скомпрометировав принцип справедливого и законного сопротивления произволу власти. Именно с такой точки зрения на него будут указывать будущим поколениям как на соблазн, которого следует избегать, и как на печальное свидетельство духа нашего времени».

Кроме неподготовленности восстания Лунин, вероятно, подразумевал и повод, который правительство Николая I нашло в событиях 1830- // С 328 1831 гг. для усиления реакции, отказа от предполагавшихся реформ в России.

В конце статьи «Взгляд на польские дела» Лунин размышляет о выходе из кризиса. Между прочим, брошена очень интересная мысль: «Не связанные своим прошлым как другие европейские народы, они (русские и поляки.- Ред.) ничего не должны ломать и расчищать, прежде чем строить... Они точно предназначены начать новую социальную эру, освободив основные начала от повсюду их заслоняющих разнородных элементов; и одухотворить политическую жизнь, вернув вольности, права и гарантии к их истинному источнику».

В этих строках угадываются контуры будущих теорий Герцена и народников о «преимуществах отсталости», позволяющих миновать некоторые экономические и политические формы, свойственные западноевропейским народам. Лунин уверен, что «только дружески подав друг другу руки, смогут они <русские и поляки.- Ред.> овладеть... средствами взаимного влияния, которое народы оказывают друг на друга для прогресса человечества». В то же время декабрист довольно трезво смотрит на чрезвычайную сложность, мучительность, медленность подобных исторических процессов: «Народы и правительства не так легко сходят с ложных путей, куда завлекают их интересы партии или собственные страсти. Впереди еще неравная борьба, пагубные действия и бесполезные жертвы. Меч насилия и меч правосудия будут снова обнажены в угоду заблуждениям и предрассудкам».

В конце 1820-х годов Пушкин и Мицкевич мечтали о времени, «когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся».

Лунин по-своему также постоянно ратует за этот союз: для того, собственно, пишет свою работу и начинает ее распространение.

«ОБЩЕСТВЕННОЕ ДВИЖЕНИЕ В РОССИИ В НЫНЕШНЕЕ ЦАРСТВОВАНИЕ. 1840»

Вероятно, это последнее сочинение Лунина, завершенное в уриковской полуневоле и посвященное уже не предыстории или истории 14 декабря 1825 г., но исключительно последующему периоду.

Подводя итог полутора десяткам николаевских лет, Лунин одновременно отмечал пятнадцатилетие декабристских тюрем и ссылок, пятнадцатилетие казематских размышлений.

Один из самых беспощадных, резко обличительных лунинских памфлетов близко, «генетически» связан как с идеями лунинского «Взгляда на Тайное общество» и «Разбора», так и с «Заметками о тайном обществе» Никиты Муравьева (см. Дружинин, с. 216-220; Окунь, с. 207-219). Возможно, H. M. Муравьев был соавтором Лунина и при составлении «Общественного движения». Не исключено также, что в доме Никиты Муравьева в Урике списки или фрагменты «Общественного движения» были сожжены, когда пришла весть об аресте Лунина.

Статья Лунина является обзором едва ли не всех сторон русской жизни: крестьянского, польского дела, внешней политики, печати, // С 329 голода, пожаров, эпидемий, рекрутчины, финансов, армии, полиции, суда.

Поражает осведомленность декабриста, интенсивное использование важных сведений, добытых из русской и заграничной прессы, различных официальных документов, а также из рассказов, разговоров, слухов и других неофициальных источников.

Это была единственная бесцензурная история страны за 1825-1840 гг., написанная современником, находящимся в России, в Сибири. Отдельные публикации за границей (Кюстин, Шницлер и др.) были «взглядом со стороны», где ряд ценных фактов и соображений сочетался с неведением, тенденциозностью. Позже первым русским историком запретного николаевского царствования станет Герцен: гениальный свидетель былого, он, тем не менее, опишет 1820-1840-е годы с определенной исторической дистанции, 15-20 лет спустя. Лунин же писал как бы изнутри событий, находясь в самой гуще, подвергаясь лишениям и репрессиям.

Главные мысли последнего завершенного труда декабриста - историческая правота Тайного союза; непрерывное ухудшение экономического, политического, морального состояния страны: то, что современная историография определяет как кризис социально-политической системы. Признавая отдельные «полезные распоряжения» правительства, Лунин четко, логически неумолимо предсказывает крушение этого строя.

К сожалению, из ссыльно-каторжной дали он почти не видит общественных сил, которые в будущем успешно могут противостоять режиму; оптимистическая беспощадность лунинской оценки соединяется с трагическим пессимизмом изгнания: так, сознавая, что в стране идет невидимая умственная работа, декабрист полагает в то же время, что с 1825 по 1840 г. «не появилось ни одного сколько-нибудь значительного литературного или научного произведения... периодические издания выражают лишь ложь или лесть».

Между тем за эти годы были созданы «Медный Всадник», «Герой нашего времени», «Ревизор»; журнал «Телескоп» был закрыт за «Философическое письмо» Чаадаева; пушкинский «Современник» и «Отечественные записки» печатали отнюдь не «ложь и лесть».

«Общественное движение» Лунина - историко-художественный труд, создававшийся по памфлетным законам; ошибаясь в частностях, декабрист был прав в целом. Его вопрос - «что сделали вы для блага народа за эти пятнадцать лет?» - был приговором.

Лестные надежды на личность царя, вдруг выраженные в конце статьи, как уже отмечалось исследователями, совершенно противоречат общему ее ходу. С. Б. Окунь видел здесь обычную иронию Лунина (Окунь, с. 219).

Полагаем, что, креме полускрытой насмешки, была и определенная тактика.

Подобно тому, как «Разбор» имел в виду достаточно широкий круг читателей, отнюдь не обязательно разделяющих декабристские воззрения,- так и «Общественное движение» предполагало завоевание, убеждение тех, кто честен, смутно сознает неустройство, но еще не может сформулировать основное обвинение.

Поскольку Лунин в приписке к рукописи велит сестре «поступить с этим согласно предыдущим указаниям», можно заключить, что речь идет о распространении текста в кругу петербургских знакомых и за границей. Хорошо зная, как часто критика российской системы замирала пред необходимостью «задеть» монарха, Лунин идет «навстречу читателю»; ведь и без того, императорской фамилии брошены обвинения в обращении с народом как «с семейной собственностью»; сказано - «мы исповедовали культ закона, вы же исповедуете культ личности». Возможно также, что «смягчающие строки» тактически введены в финал под влиянием Никиты Муравьева, несколько более, чем Лунин, полагавшегося на «естественный ход вещей».

Важным дополнением к завершенным, предназначенным для распространения шести лунинским работам являются незаконченные или фрагментарные сочинения, заметки, а также записная книжка и письма, не вошедшие в цикл «Писем из Сибири». Они помогают представить замысел наступательных действий Лунина во всей его целостности.

Многообразие начинаний декабриста в период его ссылки - примечательный признак активности, поиска разных форм действенной пропаганды.

«ПЛАН НАЧАЛЬНЫХ ЗАНЯТИЙ...»

Впервые публикуемый в настоящем издании план обучения Миши Волконского (сына близких друзей, С. Г. и M. H. Волконских) прекрасно воплощает несколько генеральных идей декабриста, заметных и в ряде других сочинений. Вместе с педагогическими советами, позже постоянно приходившими к Волконским от Лунина, заточенного в Акатуе, «План» представляет глубоко продуманные принципы воспитания, формирования гармонической, свободной личности в нелегких, несвободных условиях. Прежде всего по советам, которые дает Лунин, восстанавливаются некоторые автобиографические подробности (круг чтения, учителя, изучение иностранных языков, физические упражнения). Легкость, «обыкновенность» перехода от самых общих проблем к личным и обратно, столь характерная для «Писем из Сибири», присутствует и в педагогических мыслях Лунина. Образ Марии Волконской и ее сына «рафаэлевской красоты», столь мастерски обрисованный в «Письмах», как бы дополняется рассуждениями о воспитании этого сына. Программа чтения для разных лет обучения поражает огромной осведомленностью, эрудицией декабриста. Кроме ряда русских и иностранных авторов, с которыми Лунин очевидно познакомился еще на свободе, в его список включены имена и книги, получившие известность уже тогда, когда декабрист находился в тюрьмах, на каторге, в ссылке. Таков труд Г. Брума «Удовольствия и выгоды от наук», сочинения сестер Тейлор, Ж. Буйи и других авторов; в период пребывания Лунина на каторге впервые было полностью издано и упоминаемое им «Сказание князя Курбского» (1833).

В то же время отбор литературы для сына Волконских свидетельствует о своеобразии, порою - тенденциозности литературных установок Лунина. // С 331 Внеся в список рекомендуемых русских авторов князя Курбского, он также вписал, но затем вычеркнул Крылова; отсутствует имя Карамзина и других современников декабриста.

«ИСТОРИЧЕСКИЕ ЭТЮДЫ»

При издании собрания сочинений и писем Лунина в 1923 г. приводился лишь финал этого сочинения и сообщалось, что оно представляет «ряд выписок» из древних авторов (Штрайх, I, с. 139-140).

Написанные примерно в 1840-1841 гг. «Этюды», очевидно, рассматривались Луниным как часть более обширного исторического труда, о чем свидетельствует «№ 4», выставленный декабристом возле заглавия; несомненна типологическая близость этой работы с «Розыском историческим», рядом исторических фрагментов в «Записной книжке». В то же время беловой, внешне завершенный характер рукописи, запись в лунинском перечне сибирских работ (составленном около 15 октября 1839 г.) «История Греции» - все это позволяет рассматривать «Этюды» как сочинение достаточно автономное и вероятно в будущем предназначавшееся для распространения наряду с другими «наступательными» работами. Действительно, «Исторические этюды» не простой конспект, а своеобразный, яркий лунинский труд. Уже первый «рецензент», начальник III отделения Дубельт, охарактеризовал его как «историческое сочинение о древней Греции с описанием гонений, понесенных великими ее мужьями за любовь их к отечеству» (Штрайх, I, с. 107).

Ссылаясь на 15 древних авторов, Лунин представляет более 10 знаменитых, хорошо известных его читателям исторических деятелей, группируя выписки и свои краткие комментарии таким образом, что возникает эмоциональное ощущение единства судеб, трагической «нормальности» изгнания, непризнания,- удела выдающихся деятелей, патриотов как древней Греции так и самодержавной России.

Продолжая старую освободительную традицию - обращение к античным образцам,- Лунин возвращается к истории древних героев при совершенно особых обстоятельствах, в ссылке, борьбе, накануне гибели. В «Письмах из Сибири» декабрист прямо сопоставляет свою биографию с судьбой Алкивиада и Фемистокла; в «Этюдах» подобных прямых сопоставлений нет, и очень вероятно, что здесь вырабатывалась еще одна форма легальной активности - собрание цитат, выписок из древних авторов; то, что в случае обыска, допроса формально можно трактовать как «безобидное конспектирование».

Вполне вероятно, что в Акатуе, занимаясь «религиозными верованиями у Гомера» и опасаясь, что «греческая мазня» попадет в руки властей, Лунин продолжал разрабатывать древние мотивы применительно к современности и своему положению.

«ЗАПИСНАЯ КНИЖКА»

«Записная книжка» - обширный комплекс разнообразных записей, делавшихся в течение всего уриковского периода. Значительная их часть - вероятные черновые фрагменты сожженного в 1838 г. дневника. В конце // С 332 1836 и в 1837 г. подобные записи постоянны: 1, 2, 3, 7, 10, 14 и 25 декабря 1836 г.; в 1837 г. -1, 20, 25, 30 января; 1, 10, 15, 20, 25, 26, 27 февраля; 1, 7, 15 марта; 9, 15, 16, 18 апреля; 1, 7, 15, 16, 17 июня; 1, 17 июля; 1, 27 августа; 1, 29 сентября; 14 октября, 1 ноября. Затем постоянная датировка почти исчезает: среди записей 1838 г. имеется лишь текст, помеченный 4 февраля, а также три-четыре датированных черновика писем к сестре; в 1839 г.- записи 18 июля, 16 октября; в 1840 г. 25 мая, 26 августа и 10 октября.

«Записная книжка» является особым, бесценным документом, связанным в той или иной степени со всеми трудами Лунина, помогающим проникнуть в неповторимый внутренний мир декабриста.

Предпринятая в 1923 г. публикация фрагментов из «Записной книжки», чередуемых краткой аннотацией ряда разделов, явно недостаточна (см. Штрайх, I, с. 12-28): даже простые выписки из летописей, священного писания, исторических трудов выполняют у Лунина определенную историко-литературную функцию. В самом интимном, предназначенном лишь для самого себя документе невозможность разделения текстов на существенные и второстепенные особенно очевидна. На первом же листе «Записной книжки» Лунин поместил три эпиграфа, два латинских и один русский, скрепляющие, подчеркивающие единство всего, что за тем следует: после латинского изречения «Я возлюбил справедливость и возненавидел несправедливость, поэтому я в изгнании» следует латинский текст из первого послания апостола Павла евреям: «Посему и мы, имея вокруг себя такое облако свидетелей, свергнем с себя всякое бремя и запинающий нас грех и с терпением будем проходить предлежащее нам поприще».

И все это замыкается русской поговоркой, резко переводящей высокий пафос латинских строк на уровень «низкого быта», тюрьмы, насмешки над тюремщиками: «В России два проводника: язык до Киева, а перо до Шлиссельбурга».

При всем огромном разнообразии записей можно условно выделить несколько наиболее заметных пластов, где легко обнаруживаются мотивы первых двух латинских эпиграфов и «проза» третьего, русского.

Важнейшим постоянным элементом «Записной книжки» являются черновики, фрагменты лунинских сочинений. Таковы отдельные письма, вошедшие в комплекс «Писем из Сибири», другие письма к сестре, к иркутскому исправнику, английские строки эпистолярных обращений к неизвестному лицу. В «Записной книжке» сохранился ряд набросков к работе «Общественное движение...» и довольно много исторических рассуждений, выписок, относящихся к русской, английской, античной истории; там легко угадываются идеи, фрагменты «Розыска исторического», «Исторических этюдов» и других эссе, по-видимому, связанных единством замысла с завершенными историческими работами декабриста. Особое место среди творческих черновиков и планов занимают «темы для разработки» и роспись второй серии «Писем из Сибири».

Несмотря на стремление декабриста уничтожить свои дневниковые записи, ряд страниц заполнен автобиографической прозой, родственной // С 333 лучшим текстам «Писем из Сибири». Таковы записи о пении Марии Волконской, воспоминания о жизни в Польше; особый интерес имеют суждения Лунина об изучении иностранных языков. Важнейшей автобиографической характеристикой является запись от 14 октября 1837 г.: «Не будем смешивать смирение и самоуничижение. Первое возвышает нас, второе принижает. Когда речь зайдет о добродетелях, займем последнее место; когда коснется ума, займем то, которое назначило нам провидение».

Неоднократно в книжке упоминается Тайное общество и его деятели, Лунин разрабатывает несколько мыслей, представленных в его завершенных трудах: о фактической виновности властей, правящих кругов, вызвавших возмущение своей политикой и близорукостью; о благородной естественности декабристских идей («через несколько лет те мысли, за которые приговорили меня к политической смерти, будут необходимым условием гражданской жизни»). В «Записной книжке» присутствуют характеристики ссыльных как «личностей сильных и славных», которые «кровью своей скрепили дело свободы». Не забывая об ошибках и слабостях декабристов, Лунин замечает, что «природа предпринятого ими дела позволяет относиться к ним без той бережности, какую, казалось бы на первый взгляд, требует их положение ссыльных». В то же время в «Записной книжке» резче, чем в какой-либо другой работе, отразилось характерное декабристское неприятие активной массы как возможного союзника, отказ от вовлечения в революцию «черни». Постоянные размышления о роли народа, о необходимости учитывать народное мнение и критика декабристов за явную его недооценку - все это отнюдь не означало перехода Лунина на позиции народной революции. Одним из путей для успеха, овладения общим мнением декабрист считал путь религиозный.

АПОСТОЛЫ СВОБОДЫ

Обращение Лунина к религии вообще, к католичеству в частности, проанализировано нами в другой работе (см. Эйдельман, с. 94-102). Среди причин этого явления был назван распространившийся после Великой французской революции и наполеоновских войн «кризис разума», известное разочарование мыслящих кругов в материалистической философии; принятие же Луниным именно католичества связано прежде всего с определенным типом воспитания (влияние в детстве католического аббата Вовилье, пребывание во Франции и Польше, беседы с видными теоретиками католицизма, в том числе с политическим антиподом, но талантливым проповедником Жозефом де Местром). Эти отношения развили у Лунина склонность к католической эстетике, убежденность в связи определенных форм изящного с высшей истиной.

Другая причина лунинского католицизма - подчиненное положение православной церкви по отношению к самодержавию («служители церкви в то же время прислужники государя»). Наконец, для Лунина католицизм был одним из элементов освобождающего просвещения. Деятельная // С 334 сторона этой церкви (создание монашеских орденов, постоянное участив в политике), очевидно, соответствовала общественному темпераменту декабриста.

Значительная часть «Записной книжки» наполнена рассуждениями о догматах, богословских доводах в пользу католицизма. С этим, однако, постоянно, причудливо сочетается мысль о связи истинной веры с истинным освобождением. Лунин страстно, тенденциозно старается показать,; что политическая, гражданская, личная свобода утверждалась именно на основе католического мировоззрения. Любопытно, что из этого религиозного тезиса выводится мысль о благе для России, заключающемся в отсутствии связей между православием и освободительным движением («лучше спотыкаться на верном пути, нежели бежать по ложному»).

Для Лунина высокая нравственность, жертвенность декабристов есть духовный акт, родственный религиозному подвигу, который рано или поздно приведет и к обретению истинных, по его мнению, форм веры и церкви. Лунин не торопит этот процесс, который ему представляется естественным: в его завершенных, предназначенных к распространению трудах нет почти никаких признаков религиозной, католической агитации; лишь в некоторых рассуждениях о красоте, природе, непостижимости можно угадать мотивы, постоянные в сочинении только для самого себя - «Записной книжке».

Древние тексты, религиозные формы в книжке постоянно сплетаются здесь со злободневным, современным. Таковы, например, рассуждения Лунина о неточности русского перевода фрагмента из «Деяний апостолов», где апостол Павел говорит римскому прокуратору Феликсу: «как я знаю, что ты многие годы справедливо судишь сей народ, то тем свободнее могу я говорить в защищение себя». Лунин уверен (и в этой уверенности отчетливо проявляется личность декабриста), что апостол, зная Феликса,; не мог одобрить его управления и сказать: ты судишь справедливо. Это была бы малодушная лесть со стороны подсудимого. Говоривший всегда свободно, иногда слишком свободно не мог сказать: «Тем свободнее могу я говорить».

Религиозная проблематика «Записной книжки» завершается примечательным выводом о декабристах: «Можно говорить о заблуждениях и проступках этих апостолов свободы, как Писание говорит о дани, которую отдавали людским слабостям апостолы веры».

Апостолы свободы - лунинская автохарактеристика и определение движения в целом. В этих словах скрыто и стремление к жертве, страданию - то, чего Лунин добьется, создавая и распространяя свои сочинения.

ЭПИСТОЛЯРНОЕ НАСЛЕДИЕ

Сохранившиеся письма Лунина, не вошедшие в цикл «Писем из Сибири», отнесены в настоящем издании к основному корпусу текстов прежде всего из-за близости, порою неразделимости частных и общественно-политических посланий декабриста. Двадцать шесть писем, составивших // С 335 позднюю редакцию «Писем из Сибири», создавались в одно время, в одном историческом контексте с двадцатью семью сохранившимися сибирскими письмами Лунина к разным адресатам. Эти послания, а также несколько додекабрьских писем выявляют роль эпистолярной традиции, эпистолярного мастерства в жизни и творчестве Лунина. Ряд посланий к Е. С. Уваровой, имеющих самое непосредственное отношение к судьбе, распространению сибирских сочинений, объективно, независимо от воли декабриста, также являются своеобразным потаенным циклом.

Особое значение имеет последний, акатуйский, цикл.

Лишенный с весны 1841 г. права переписки, оторванный от сибирских друзей, декабрист в течение почти пяти лет делит заключение в самой страшной каторжной тюрьме Сибири с группой польских повстанцев и множеством уголовников-рецидивистов. Однако в Акатуе, в наихудших за всю жизнь условиях, на грани гибели Лунин продолжает прежнюю борьбу, хотя и в иных формах. Кроме нескольких смутных легенд, скупых данных Нерчинского архива (в основном расписки за полученные от сестры посылки) 19, сохранился уникальный источник о жизни Лунина в акатуйском аду, замечательный исторический и человеческий документ - двенадцать писем 1841-1845 гг. к С. Г., М. Н. и М. С. Волконским, впервые соединяемые воедино в настоящем издании.

Написанные вопреки строжайшему запрету, они сегодня производят сильнейшее впечатление одним своим внешним видом. Величие и сила этих писем заставляет признать в них один из самых примечательных российских эпистолярных памятников. Хорошо понимающий свое назначение, Лунин мог увидеть и в этих листках цельный, единый цикл, хотя никаких указаний к его распространению, естественно, не давал.

Двенадцать акатуйских писем являются эпилогом, завершающим замечательный сибирский комплекс лунинских сочинений.

СИБИРСКИЕ СОЧИНЕНИЯ ЛУНИНА КАК ИСТОРИКО-ПУБЛИЦИСТИЧЕСКИЙ ПАМЯТНИК

Краткий разбор отдельных элементов лунинского наследия необходимо заключить общими соображениями об историко-публицистическом значении лунинских сибирских трудов в целом.

В середине николаевского царствования близ Иркутска складывается один из центров российского вольнодумства. В течение четырех с половиною лет Лунин, с помощью нескольких друзей и сочувствователей, завершает и готовит ряд художественно-публицистических сочинений. На огромном расстоянии от привычного столичного общества, журналистики, на втором десятилетии насильственной изоляции он не только сохраняет лучшие традиции декабристского мышления и поведения, но и движется вперед, значительно расширяя и обогащая прежние идеи. // С 336 При всем разнообразии сибирских трудов Лунина, они, как отмечалось, представляют целостное единство. Вряд ли в самом начале наступательных действий у Лунина был уже четкий, сложившийся план определенной серии работ, но, когда с течением времени рождались и осуществлялись новые замыслы,- их связь, взаимодействие, естественно, осознавались автором. Позднейший список (1839 г.), озаглавленный Луниным «Темы для разработки», охватывал восемь мотивов, в основном осуществленных в ряде работ. Настоящее издание, где впервые собраны воедино практически все законченные, неоконченные, черновые, едва намеченные тексты Лунина, в полной мере помогает ощутить всю значительность, величие общего замысла.

В основе его лежало постоянно и широко толкуемое декабристом понятие традиции, «Предания». В «Записной книжке» этому посвящены несколько важных текстов. Таковы рассуждения декабриста о «мертвых языках» как особом носителе Предания; о поэмах Гомера, значение которых не в «поэтических красотах», но в сохранении, передаче существенной, глубинной истины, составляющей основу истории и человеческого существования. Понятие Предания, как видим, применено в последнем случае к художественному произведению, сочиненному за много лет до появления христианства.

Во всем многообразии исторических событий Лунин видит некоторые незыблемые идеи, которые обнаруживают и передают человечеству носители Предания. Не сомневаясь в божественном происхождении естественных идей, Лунин видит и в своей деятельности стремление к отысканию, воплощению Предания. «Итак, братия, стойте и держите Предания» - эти строки из священного писания Лунин поместил сразу вслед за планом «Писем из Сибири». Выбрав за образец Гомера, Тацита, он находит реализацию Предания и в событиях последующих веков, тысячелетий; старается проследить генеральную идею исторически.

Наиболее древние исторические темы лунинских работ связаны с античностью: в Акатуе писался недошедший к нам труд о Гомере; древности посвящены «Исторические этюды», а также наброски этюдов о Риме I-II вв. в «Записной книжке».

В ряде лунинских работ рассматривается история средних веков: «Розыск исторический» сравнивал принципиально отличающиеся, по понятиям декабриста, естественные и неестественные исторические условия Англии и России. Великая хартия вольностей, рождение английского парламента и т. п. представлены как естественные, соответствующие Преданию формы движения человеческой истории, завоеванные в нелегкой борьбе с противниками свободы. Российская же история трактуется как отклонение, искажение, длительная победа самодержавия и деспотизма над первоначальной вольностью.

Для 1830-1840-х годов, когда уже существовала французская историческая школа и дух историзма все больше утверждался в науке и литературе (в России одним из ярчайших его носителей был Пушкин), подобный взгляд на ход истории был довольно архаичным и соответствовал нормам XVIII - начала XIX в. В ту пору в трудах западных историков // С 337 эпохи Просвещения, в «Истории государства Российского» Карамзина, в декабристской историографии (Никита Муравьев и др.),- в этих сочинениях, написанных с разных общественно-политических позиций (декабристы, например, противостояли Карамзину), об исторических, нравственных законах говорилось обычно как о неизменных в течение тысячелетий. В то же время некоторые историки старой школы в своей практической деятельности постоянно «оспаривали» сами себя, прибегая к стихийному историзму. Это вполне относится и к Лунину, который отнюдь не догматичен: он тонко и верно оценивает смену исторических обстоятельств, историко-политический контекст разных событий, удаленных на века. Более того, столкновение в трудах Лунина общих, «вечных» принципов Предания, а также реальных лиц, страстей и событий создает особый художественный фон, диалектику «высокого» и «низкого», вечного и повседневного: как в трех эпиграфах к «Записной книжке»...

Следует признать, что устаревшие принципы исторического подхода не устаревали для Лунина и его друзей как гибкая форма аккумуляции прогрессивных, освободительных идей. Это особенно видно в лунинских работах, посвященных более близким временам.

Ближайшей предысторией декабрьских событий были обширные примечания Н. Муравьева к лунинскому «Разбору» - по существу первая краткая история освободительного, «конституционного» движения в России XVI-XIX вв. Здесь, на русской почве, демонстрировалась борьба свободы с деспотизмом: регулярное возрождение первой и временные успехи последней. Само возобновление подавленного свободолюбия было для декабристов признаком естественности, неодолимости прогрессивной идеи.

Центром, сердцевиной лунинского замысла были, конечно, работы о тайных обществах.

Интерес к истории вызывал у декабристов и их современников обостренное чувство возможной потери, исчезновения важнейших свидетельств. Вообще усилившееся в общественной мысли 20-40-х годов историческое самосознание вызвало известное определение И. В. Киреевского: «История в наше время есть центр всех познаний, наука наук, единственное условие всякого развития: направление историческое объясняет все»20.

Касаясь материалов о Народной войне 1770-х годов, Пушкин замечал: «Дело о Пугачеве, доныне не распечатанное, находилось в государственном санкт-петербургском архиве вместе с другими важными бумагами, некогда тайнами государственными, ныне превращенными в исторические материалы. Государь император по своем восшествии на престол приказал привести их в порядок. Сии сокровища вынесены были из подвалов, где несколько наводнений посетило их и едва не уничтожило» (Пушкин, IX, с. 1).

20 лет спустя Герцен, только что создавший Вольную типографию, взывал к соотечественникам: «Мы в третий раз обращаемся с просьбой // С 338 ко всем грамотным в России доставлять нам списки Пушкина, Лермонтова и др., ходящие по рукам известные всем...

Рукописи погибнут наконец - их надобно закрепить печатью» (Герцен, XII, с. 270).

Во «Взгляде», «Разборе», «Письмах из Сибири» развита декабристская версия десятилетней истории тайных обществ, восстания, расправы над восставшими. Из писем Лунина к сестре (1839-1840) видно, что декабрист задумал вслед за «Взглядом» и «Разбором» третью специальную работу о 14 декабря - подробную историю следствия и суда 1825- 1826 гг., но написать не успел.

Экскурсы Лунина в древность, средневековье, декабристскую эпоху были для 1840-х годов современны «как вчерашняя газета» (этими словами Пушкин оценивал «Историю» Карамзина); часть же лунинских работ была непосредственно посвящена недавним событиям, развернувшимся уже в период декабристской каторги и ссылки. Таковы «Письма из Сибири», «Взгляд на польские дела», «Общественное движение в России в нынешнее царствование» - первый свободный исторический обзор новейшей эпохи, 1825-1840 гг.

В целом историко-художественный замысел Лунина, даже не осуществленный полностью, является сам по себе значительным достижением российской культуры, свободной мысли. Внутри этой огромной конструкции - множество живых, актуальных мыслей, наблюдений: первая история декабризма; своеобразная историко-политическая теория развития русского освободительного движения; оригинальная концепция польского вопроса, поднявшаяся над характерной односторонностью и предрассудками века; новый взгляд брошен на проблему народа, народного мнения, народных потребностей. Наконец, все сочинения Лунина пронизаны высокой идеей свободной личности - бесстрашной, ироничной, всегда внутренне свободной, объективной к врагам и друзьям, готовой к жертве, лишенной страха. В отличие от прежней, рылеевской, жертвенности, Лунин не предлагает конкретных коллективных действий. Концепция свободы направлена более внутрь, чем вовне, он демонстрирует готовность умереть ради сохранения личного достоинства и исповедания того, что считает истиной.

Ярчайшее личностное начало и важнейшие историко-политические задачи - все это соединилось и воплотилось в особых художественных формах лунинской публицистики.

ЛУНИН - ХУДОЖНИК

Лунин писал в разных жанрах: «Письма из Сибири» - художественно-публицистический, эпистолярный комплекс; «Исторические этюды» - можно сказать художественно-публицистический конспект. Количественно преобладают историко-публицистические трактаты, но рядом - фрагменты мемуарно-дневникового типа.

В поисках наилучшего способа «пробуждения апатии» декабрист идет несколькими путями. Его общественный темперамент реализуется то в // С 339 научных по форме попытках взглянуть на горячие общественные явления отстраненно, то в предельно опасных оценках современности вкупе с ясно представленной личной программой.

Во всем этом многообразии условно можно выделить два основных типа лунинских трудов: одни, как бы «в первом лице», с прямым авторским участием; другие - более объективные по форме - «в третьем лице».

К первой группе относятся «Письма из Сибири» вместе с другими сибирскими письмами составляющими их фон, а также дневниковые фрагменты «Записной книжки».

Вторая группа включает большую часть сибирских сочинений: личность автора и здесь проявляется ярко, постоянно, но более замаскированно.

Судя по сохранившимся рассказам современников, декабрист был с юности склонен к литературным занятиям. И. Оже рассказал о романе «Лже-Дмитрий», над которым работал Лунин; в семье Уваровых знали о польских стихах Лунина, сочиняя которые, он будто бы соперничал с Мицкевичем.

Регулярное общение с русскими литераторами, прекрасное знание европейской словесности, постоянное чтение в Сибири вырабатывали определенный оригинальный лунинский взгляд на роль литературы и разных литературных течений. 7 июня 1837 г. в «Записную книжку» внесено: «Литература во Франции пережила своего рода революцию, коей придают излишнюю важность. Перемена свойственна заблуждению. Новую школу, названную романтической, поносят столь же неосновательно, как и восхваляют прежнюю, или классическую... Классическая школа имела целью изобразить совершенного человека, который не существует, ибо природа наша греховна. Мысль эта унаследована от язычества. Отсюда рабское подражание древним, преувеличения, сухость, педантизм и все недостатки, за которые упрекают эту школу».

Продолжая свои размышления, Лунин характеризует романтиков, очевидно имея в виду под этим наименованием набирающее силу реалистическое направление в западной литературе (о русской словесности речи как будто нет): «Наконец наступает пресыщение воображаемым совершенством. Принимаются изображать столь же лживо, в формах и красках самых ярких, несовершенство человеческой природы. Искусственную красоту заменило искусственное уродство. Таково происхождение романтической школы. Она погружается в грязь, как предшественница ее терялась в облаках. Результат остается тот же; но влияние ее, вероятно, будет менее длительным и менее вредным, ибо дьявол скорее внушает отвращение, если видны его рога, чем представая в образе светлого ангела».

Таким образом, обе литературные школы не устраивают Лунина, хотя первая «менее вредна».

Сатира, особенно литературно-сатирическое использование священного писания, декабристом не приемлется решительно, и он обрушивается на «Потерянный рай» Мильтона.

Каков же его литературный идеал?

«Одна страница Тацита,- записывает Лунин,- лучше знакомит с римлянами, нежели вся история Роллена или мечтания Гиббона. Читать и изучать сочинения древних следует не для того, чтобы открыть в них идеал красоты, как утверждают риторы, но чтобы уловить гармонию целого вместе с диссонансами, добро и зло, свет и тени».

Итак, Тацит, гармония целого со всеми противоречиями - вот один из образцов для Лунина. В «Плане начальных занятий» среди авторов, которых рекомендует декабрист, сравнительно немного «чистых» прозаиков, поэтов, драматургов: преобладают художественные публицисты, эссеисты, мастера эпистолярного жанра (Севинье, Честерфилд, Брум, Руссо, древнеримские и английские историки). Художественная публицистика, история - те жанры, в которых Лунин и выступал,- очевидно представляются ему самым действенным путем открытия и осмысления Предания. Можно сказать, что Лунин хотел стать Тацитом своей эпохи: следуя манере великого римлянина, представить окружающий мир, осветить его своим взглядом, присутствием своей личности и в конце концов рассказать потомкам то, чего «не сможет» (по его мнению) заметить ни классик, ни романтик.

Подобные претензии могли бы при других обстоятельствах показаться наивными. Однако во глубине Восточной Сибири ссыльный без прав, оригинальный и талантливый мыслитель историческими параллелями самого себя вдохновляет, подвигает на деятельность и жертву.

Латинская и греческая традиции - то, что Лунин сам сознавал и не уставал подчеркивать,- действительно, один из источников его творчества. Многое в его писаниях - краткость, сдержанность, афористичность, стиль, который Пушкин назвал бы «важным»,- роднит с творениями Тацита, Фукидида и других историков-писателей древности. Старая декабристская свободолюбивая традиция, обращенная к античным героям (Аристид, Катон, Брут) находит в Лунине достойное завершение. Его сочинения, поступки, подвиги, гибель были во многом сознательно ориентированы на древние образцы.

Античные мастера были, конечно, не единственными предшественниками Лунина. Разрабатывая важнейшие проблемы своего века, декабрист и в решении чисто литературных задач совпадает с рядом своих современников. У Лунина оригинальны, глубоко индивидуальны особые формы соединения личного с общим; динамика «Писем из Сибири» и других сочинений отличается неожиданными, поражающими читателя быстрыми переходами из области абстрактной мысли к проблемам любви, и вдруг, как бы между прочим, к проблемам общественным. Воспоминания о далеких годах, проведенных в Польше, дополняются «сибирским дневником» (встречи с Марией Волконской, замечательный эпистолярный портрет слуги Василича). Параллельно вводятся цитаты из прессы, официальных документов - и снова личность, личные обстоятельства автора.

Подобное свободное смешение было хорошо знакомо Лунину и его читателям по многим образцам. Таковы, между прочим, «Мои темницы» Сильвио Пеллико (1832); таковы разнообразные произведения европейской и русской критики, публицистики 1830-1840-х годов. Быстрота, // С 341 легкость, ирония, свободная плавность лунинского изложения позволяют видеть в «Письмах из Сибири» один из подступов к тому жанру, который через 15-20 лет блистательно осуществится в «Былом и думах» Герцена.

Нельзя, конечно, отрицать прямого или косвенного литературного влияния на Лунина русской, европейской публицистики, но не менее важны идейные, стилистические совпадения у Лунина и неизвестных ему современных авторов: подобное явление порождалось общностью времени, общностью мыслей и тревог.

Очень интересно в этой связи хотя бы кратко сопоставить сочинения Лунина и Чаадаева. Вполне вероятно, что декабрист знал «Философическое письмо», но никаких откликов в его рукописях не имеется.

Налицо как черты сходства, так и любопытнейшие отличия многих элементов в «Письмах из Сибири» и «Философических письмах».

Каждый написал религиозно-философские сочинения, посвященные главнейшим проблемам современности. Дата публикации «Философического письма» (1836) совпадает с началом лунинских наступательных действий.

Оба мыслителя поплатились за свою смелость: Лунина второй раз арестовали и отправили в тюрьму, Чаадаев подвергнут домашнему аресту, объявлен сумасшедшим.

Оба публициста писали по-французски. При этом Лунин сам и перевел большинство своих трудов на русский язык, в результате чего складывался его оригинальный «двуязычный» слог. Чаадаев сам не переводил свои труды, но постоянно размышлял о языковой стихии, призывая, между прочим, Пушкина писать к нему по-русски («Вы должны говорить на языке своего призвания») (Пушкин, XIV, с. 176 21).

Оба мыслителя обладают блестящим литературным дарованием. Манера Чаадаева более объективна, абстрактна. Лунин - более свободен в вариациях формы, более конкретен, историчен.

Наконец, идеи: у обоих ощутимо предчувствие новой эпохи, огромных переворотов; у Чаадаева профетический мотив пожалуй сильнее, Лунин - более рационален.

И Лунин и Чаадаев, размышляя о России, придают большое значение религиозному сознанию, связывают достижения Европы с благотворным, по их мнению, влиянием католицизма; Чаадаев, однако, беспощадно отрицает античную культуру, мешающую познать «тайну века», Лунин же придерживается противоположного мнения, и в этом с ним солидарен Пушкин, который в письме к Чаадаеву (6 июля 1831 г.), в частности, заступался за Гомера (см. Пушкин, XIV, с. 188).

Чаадаев (как видно по его письмам И. Д. Якушкину и некоторым другим материалам) отрицает необходимость, закономерность 14 декабря, рассматривает это событие как случайность, как эпизод в стороне от генерального движения к «тайне века». Лунин, неоднократно досадуя на ошибки восставших, в отличие от Чаадаева, находит в самом факте декабристского движения важнейший исторический симптом.

Общий взгляд Лунина и Н. Муравьева на русскую историю в целом оптимистичнее чаадаевского. Философ, живший на свободе, порою приходил в отчаяние, отрицая прошлое, настоящее и будущее своей страны, Лунин после многих лет тюрьмы и Сибири не хуже Чаадаева видит темные, умирающие формы российской жизни, «всеобщую апатию» - однако верит в неоспоримость Предания, в прогресс, пусть медленный и незримый. Он сам и его товарищи, «апостолы свободы»,- живое предсказание будущего.

Исторические судьбы чаадаевских и лунинских идей различны. Заслугой этих и других современных им российских мыслителей был страстный, ценой свободы и жизни, поиск освобождающей истины. Именно с 1840-х годов, со времени этих поисков, В. И. Ленин отсчитывал период, когда «передовая мысль в России, под гнетом невиданно дикого и реакционного царизма, жадно искала правильной революционной теории, следя с удивительным усердием и тщательностью за всяким и каждым «последним словом» Европы и Америки в этой области» 22 .

СУДЬБА ЛУНИНА

Лунин стремился распространить свои труды, его помощники (Н. Муравьев, Громницкий, Волконские) знакомят с текстами других декабристов, сохраняют копии ряда сочинений. Позже лунинские тексты оказались в распоряжении и декабристов, находившихся в Западной Сибири (Пущин, Якушкин, Муравьев-Апостол, Фонвизин). Этот сравнительно узкий круг читателей сыграет первостепенную роль в последующей судьбе лунинских сочинений.

Другая возможность для распространения была реализована в определенном кругу сибирской интеллигенции. Как выяснило следствие 1841 г., работы Лунина переписывали, хранили и читали его духовник ксендз Гатицкий, учитель иркутской гимназии Журавлев и его жена, казачий офицер Черепанов, кяхтинский учитель Крюков, кяхтинский священник Добросердов, полицмейстер иркутского солеваренного завода Василевский; вероятно также смотритель училищ Голубцов, священник Горяинов, учитель Яблонский. Сверх того, существовал круг полуосведомленных, любопытствующих лиц вроде чиновника-ревизора Л. Ф. Львова, свидетеля второго ареста Лунина.

Стремясь ознакомить со своими сочинениями не только единомышленников, декабрист в конце концов стал жертвою доноса, поданного П. Н. Успенским, чиновником особых поручений при иркутском генерал-губернаторе. // С 343 Надо думать, что еще несколько тайных помощников Лунина ускользнуло от следствия. Не была раскрыта и система конспиративных связей декабриста с Петербургом и Москвой, те «оказии» (торговые каналы нескольких влиятельных иркутских купцов), с помощью которых работы и письма Лунина доставлялись Е. С. Уваровой.

В посреднической деятельности сестры Лунин видел третий важнейший путь распространения своих текстов.

Овладев необходимой конспирацией, декабрист требовал и от Уваровой подобных действий, желая приобщения к своей миссии новых адептов, столичных и заграничных. Существовала версия о пересылке лунинских сочинений за границу (во Францию или Англию), сохранилось прямое указание Лунина на будто бы существующее парижское издание «Разбора»; в разное время о том были опубликованы смутные свидетельства. Теперь, однако, вопрос можно считать решенным: усилиями С. Я. Гессена и С. Б. Окуня показана недостоверность всех сведений о заграничных публикациях. К тому же во втором лунинском деле отсутствуют какие бы то ни было намеки на подобную возможность (см. Окунь, с. 230-237).

Оспоривая факт зарубежных лунинских изданий начала 1840-х годов, нужно, тем не менее, отнестись к этому слуху как к важной, тревожной для властей и ободряющей друзей молве, возможно распускаемой Луниным сознательно - в ожидании действительных заграничных публикаций в недалеком будущем. Это преувеличение некоторых желаемых мотивов вообще один из лунинских приемов: таковы, например, строки в ряде его работ о «всеобщем сочувствии» к декабристам и их семьям.

Сестра декабриста Е. С. Уварова, по всей видимости, не выполнила указаний насчет конспиративной рассылки рукописей: во-первых, она боялась ухудшить участь брата; во-вторых, была оторвана от живых общественных сил, которые могли бы оценить, впитать лунинские идеи, подвинуть их к новым читателям.

Уварова не прибегла к бесцензурным изданиям, но все же не уничтожила опаснейшие письма и статьи брата. Лунин требовал их показать Александру и Николаю Тургеневым, распространять «среди знакомых, начиная с министров». Уварова пробует - и Александр Тургенев (в дневнике) ее бранит:

31 марта 1840 г.: «Обедал с Чаадаевым у Катерины Федоровны Муравьевой. Дружеская беседа, главным образом о Лунине. Тараторка-сестра вредит ему, а он - другим, ибо и их почитает того же мнения».

Из «министров» откликнулась «кавалерственная дама» Екатерина Захаровна Канкрина. Троюродная сестра Лунина и родная сестра декабриста Артамона Муравьева была женою министра финансов Е. Ф. Канкрина; прочитав одно или несколько сибирских писем, она отправила в Урик ободряющее послание, а свой ответ Канкриной Лунин (не называя адресата по имени) включил в раннюю редакцию «Писем из Сибири»: «Я счастлив был узнать, что мои письма к сестре вас интересуют. В них // С 344 изложены мысли, приведшие меня на эшафот, в каземат и в ссылку... Гласность, какую приобретают мои письма благодаря усердному их переписыванию, обращает их в политическое оружие, коим я должен пользоваться для защиты дела свободы. Мысль о вашем ко мне расположении, сударыня, будет мне мощной поддержкой в этой опасной борьбе».

В архиве Канкрина лунинские бумаги, однако, не сохранились; А. И. Тургенев не уничтожил переданную ему рукопись лунинского «Взгляда на Тайное общество», но автографический список был похоронен в его бумагах. Надежды Лунина, что его труд будет отправлен на Запад, декабристу-эмигранту Николаю Тургеневу, не осуществились.

Хождение в 1840-х годах «Писем из Сибири», «Разбора», «Взгляда» как за границей, так и в столицах маловероятно.

«Людям 40-х годов» - Герцену, Огареву, Грановскому, Белинскому, Ивану Тургеневу, Анненкову, Кетчеру, Коршу, Кавелину, Аксаковым, Хомякову, Киреевским, а также сотням читателей, единомышленникам этих людей очень не хватало декабристского голоса с Востока: сочинения Лунина, можно сказать, ходили «поблизости» - ведь А. И. Тургенев был знаком с Герценом и многими другими передовыми мыслителями; герценовским приятелем был и кузен Лунина А. П. Полуденский. Сходство взглядов у многих столичных свободолюбцев и уриковского ссыльного было велико, разница вызвала бы важные споры.

Личность Лунина, его положение, мысли, древняя важность слога, живые переходы от общего к личному, твердая уверенность в необходимом пробуждении от апатии - все это вошло бы в культуру и мысль 1840-х годов. «Письма из Сибири», «Разбор Донесения», «Взгляд на Тайное общество», «Взгляд на польские дела», «Общественное движение в России» так или иначе отразились бы в десятках серьезных книг, статей, лекций - как это случилось с «Философическим письмом» Чаадаева.

Однако «люди 40-х годов» Лунина, по всей видимости, не прочитали. Точнее, получили его сочинения 20 лет спустя, в 1860-х годах.

В столицах наиболее ранние списки лунинских сочинений, обнаруженные в архивах С. Д. Полторацкого и П. И. Бартенева, относятся к 1850-м годам (ПЗ, IX, с. 107).

Тяжелые условия ссылки, постоянная опасность, апатия и страх, сковавшие многих,- все это свело круг прижизненных читателей Лунина в лучшем случае к нескольким десяткам вольных и подневольных жителей Сибири. Следует отметить и продуманную тактику властей, отыскавших два способа изоляции Лунина от его потенциальных читателей. Первый способ-карательный: Лунина, Громницкого, нескольких читателей-сибиряков арестовали; их запугивали и в большинстве случаев добились нужных признаний (сам Лунин, конечно, не в счет). Рукописи декабриста были захвачены, отвезены в Петербург и упрятаны в архиве III отделения.

Другой же правительственный путь - умаление значения лунинского дела. Понимая, что крупные репрессии могут усилить интерес у многих, не слыхавших о тайной деятельности декабриста, Николай I, Бенкендорф // С 345 и Дубельт в условиях сравнительно спокойного, внешне стабильного внутреннего положения в начале 1840-х годов пришли к выводу о пользе максимального умалчивания, создания впечатления о незначительности происшедшего.

Лунин справедливо допускал, что за продолжение противоправительственных действий в Сибири его может постигнуть любая кара, вплоть до смертной казни (как это было с И. И. Сухиновым); однако его отправили в Акатуй без приговора и огласки, административным порядком, до новых распоряжений из Петербурга. Громницкий, уличенный в сотрудничестве с Луниным, был оставлен на прежнем месте ссылки под надзором. С другими арестантами-сибиряками обошлись сравнительно мягко; имея сведения о вероятном соучастии Н. Муравьева, о помощи Лунину со стороны Волконского и других ссыльных декабристов, власть не сочла нужным привлекать их к делу. Более того, она как бы не желала замечать, сколь разнообразные тексты конфискованы у Лунина. Дубельт и его «эксперты», разобрав захваченные бумаги, хорошо поняли (как это видно из соответствующих документов), что в их руках - несколько сочинений: «Письма из Сибири», «Взгляд», «Розыск исторический», «Разбор», «Исторические этюды», «Записная книжка» и сверх того разные «возмутительные тексты» других авторов. Многие из захваченных работ к тому же были представлены в нескольких экземплярах. Однако по пути от экспертизы тайной полиции до решения по делу Лунина и его помощников первоначальные сведения Дубельта удивительно трансформировались. В последующих официальных бумагах везде фигурирует лишь одно лунинское сочинение - «Взгляд на Тайное общество»; других - как будто и не бывало. Именно ко «Взгляду» относился донос Успенского, и власть следует исключительно этому доносу, не желая выходить за его пределы.

Год спустя, 27 февраля 1842 г., в кратком резюме об итогах всего дела Бенкендорф передавал военному министру А. И. Чернышеву без всяких комментариев вымышленную версию Лунина, будто «сочинение «Взгляд на Тайное общество» было написано им без участия других, во время нахождения его в Петровском заводе в угодность уже умершего коменданта сего завода Лепарского, желавшего иметь ближайшее понятие о существовавшем тайном обществе, и сочинения сего кроме Лепарского и государственного преступника Иванова, также уже умершего, никому он не показывал».

Далее Бенкендорф перечислил нескольких сибиряков, замешанных в этом деле, и «благодушно» заметил: «Ничего более для пояснения сего дела не открыто и, кроме отобранных у означенных лиц и доставленных ко мне экземпляров сочинений Лунина, других по Восточной Сибири вновь не обнаружено, и вообще не представилось повода заключить, чтобы в настоящем деле существовало какое-либо сообщничество» 24.

3 декабря 1845 г. декабрист «скоропостижно скончался» в Акатуе, немного не дожив до своего 58-летия.

Распространение легенд и рассказов о его убийстве (по тайному приказу свыше или по инициативе «акатуевских стражей»), подозрительная неясность официальных документов - все это в высшей степени характерное завершение необыкновенной биографии необыкновенного человека, где реальность и легенда порою трудно различаются, а иногда и совершенно неотделимы (см. Эйдельман, с. 335-344). Началась сложная посмертная судьба лунинского наследия. Лунинские сочинения навсегда остались одним из лучших образцов сибирской декабристской публицистики, созданном и (пусть в очень узком кругу) распространенном. Это было первое активное декабристское выступление после сухиновского дела.

Без сомнения сам факт этого выступления и содержание лунинских работ имели значительное влияние на эволюцию декабристской мысли в Сибири.

Первые впечатления многих товарищей по ссылке были скептическими, даже негативными. Расправа с Луниным, согласно декабристским письмам и воспоминаниям, вызвала у ссыльных ожидание широких репрессий: некоторые мемуарные замыслы были отложены, кое-какие опасные бумаги уничтожены 25; но мысли, поступки Лунина теперь навсегда существовали в сознании его товарищей, так или иначе воздействуя на их новые замыслы. Позже, в 1850-1870-х годах, основной формой деятельности для декабристов станут воспоминания (Якушкин, Пущин, Бестужевы, Розен, Оболенский, Лорер, Горбачевский и многие другие). Историческое же обозрение, теоретическое осмысление первого русского революционного движения в основном возьмут на себя Герцен и Огарев, затем деятели следующих революционных поколений.

Однако до того, как начался период мемуаров, т. е. в 1830-1840-х годах, самими декабристами были сделаны важнейшие попытки теоретических обобщений. Два начинания особенно значительны. Первое, раннее - это письма и статьи Лунина с участием Никиты Муравьева; второе - недавно открывшаяся в полном объеме (благодаря исследованиям С. В. Житомирской и С. В. Мироненко) литературная деятельность М. А. Фонвизина. Главные труды Фонвизина, при всех отличиях от лунинских, также имели преимущественно историко-публицистический характер; декабрист без сомнения знал труды предшественников, между прочим, опирался на краткую историю русского освободительного движения, приложенную Н. Муравьевым к лунинскому «Разбору».

Следующий этап в истории лунинского наследия связан с публикациями Вольной русской типографии. В конце 1850-х и в 1860-х годах в «Полярной звезде», «Колоколе», сборниках «Записки декабристов» впервые публикуются «Разбор Донесения», «Взгляд на Тайное общество», «Письма из Сибири», а также некоторые воспоминания о Лунине и его деятельности; основными источниками вольных публикаций явились списки лунинских трудов и воспоминания, сохраненные в декабристском кругу.

Значение Герцена и его печати как продолжения, развития декабристских традиций общеизвестно. Герцен и Огарев постоянно говорили о первых революционерах как о «фаланге героев», «богатырях, кованных из чистой стали с головы до ног». Касаясь ошибок, слабостей движения, в первую очередь его удаленности от народа, Герцен не расширял эту тему, представляя своим читателям правду о декабризме с элементом известной идеализации, легенды. Одним из главных стимулов для подобного подхода, полагаем, было то обстоятельство, что первый пласт декабристских материалов, попавший в Вольную типографию, был связан с Луниным.

15 февраля 1859 г. в 36-м листе «Колокола» появилась анонимная публикация «Из воспоминаний о Лунине», где впервые была обрисована неповторимая личность декабриста. Ряд подлинных историй, вперемежку с полулегендарными и недостоверными версиями, явно восходил к информации лунинских друзей. С. Я. Штрайх полагал, что статья прислана Д. И. Завалишиным, но этот факт был позже оспорен в комментариях к герценовскому собранию сочинений (см. Герцен, XIV, с. 591). Не исключено авторство племянника Лунина С. Ф. Уварова.

Герцен проявил исключительный интерес к атому материалу и, редактируя, очевидно ввел в текст несколько фраз, прибавил знаменательную концовку: «Да, славен и велик был наш авангард! Такие личности не вырабатываются у народа даром...» 26. Отозвался Герцен и в редакционном примечании к публикации: «Бесконечно благодарим мы приславшего нам эту статью» (Герцен, XIV, с. 362). В этом же примечании издатель «Колокола» сообщал, что располагает рядом лунинских работ, которые и были вскоре опубликованы в «Полярной звезде».

Первая встреча с Луниным, по-видимому, многое определила в декабристской концепции Герцена. Позже доставленные в Лондон материалы Якушкина, Пущина, Бестужевых, Штейнгейля, Трубецкого и других декабристов обогатили, расширили взгляды Герцена и Огарева на дворянских революционеров, создали основу для многостороннего исторического подхода; и все же то обстоятельство, что именно Лунин «явился» к Герцену и Огареву первым, было сильнейшим впечатлением издателей «Колокола» и «Полярной звезды», действительно встретившихся с «героем, богатырем из кованой стали». Герцен после того не раз отзовется о Лунине и его поколении: «гордая, непреклонная, подавляющая отвага Лунина»; «Лунин - один из тончайших умов и деликатнейших»; «<«Разбор»)> - превосходная статья»; наконец: «Что это было за удивительное поколение, из которого вышли Пестели, Якушкины, Фонвизины, Муравьевы, Пущины».

Так началась вторая жизнь лунинских сочинений - при почти не осуществленной первой жизни.

В течение полувека лондонские публикации были несколько раз переизданы за границей; только 1905 год снял запрет с лунинского слова в России: через 60 лет после смерти декабриста его сочинения, по тексту герценовских изданий, были несколько раз напечатаны на родине.

Первые лунинские публикации в советское время также основывались на текстах Вольной русской типографии, и только с 1923 г. вводятся в оборот рукописи декабриста.

Неполные, не всегда точные издания лунинского наследия - с опозданием на несколько десятилетий - ввели труды необыкновенного декабриста в русло российской прогрессивной мысли и культуры» Параллельно на страницах исторических журналов прорывалась декабристская тематика, где заметное место занимали мемуары о Лунине. В 1860- 1900-х годах были напечатаны рассказы М. Бестужева, Завалишина, Свистунова, Басаргина, Лорера, Гангеблова, Волконского, Розена, H. H. Муравьева, И. Оже, других авторитетных свидетелей 27. Новые сведения о личности, «анекдоты» о Лунине выходили на свет интенсивнее, чем новые тексты декабриста. Тем не менее после 1860-х годов прежде почти забытый образ этого человека постоянно привлекает внимание писателей, мыслителей.

Ф. М. Достоевский, рассуждая о герое «Бесов» Николае Всеволодовиче Ставрогине, использовал фигуру Лунина для важных, острых характеристик и размышлений 28.

Сохранились разнообразные свидетельства об интересе Л. Н. Толстого к фигуре декабриста. В 1878 г. писатель спрашивал о Лунине у П. Н. Свистунова 29, записывал (очевидно для повести «Декабристы») «приметы» Лунина - «рыжий, высокий»30; согласно свидетельству С. А. Берса, «декабрист Лунин удивлял Льва Николаевича Толстого своей несокрушимой энергией и сарказмом».

Для полного обозрения дореволюционной литературы о Лунине необходимо было бы проанализировать всю полемику вокруг декабристов. Любопытно, что парадоксальная личность Лунина привлекала публицистов, писателей, историков разных направлений, от революционеров до Мережковского 31, представители враждующих течений в лунинских противоречиях часто искали и находили свое. Так, издатель «Русского архива» и замечательный собиратель исторических материалов П. И. Бартенев, к 1863 г. человек уже довольно умеренных славянофильских воззрений, отделял Лунина и еще немногих декабристов от других, по его мнению, «слепых» противников власти. Заметив в «Полярной звезде» слова Огарева - «юридически - рациональный протест Лунина» (ПЗ, VI, с. 347),- Бартенев пишет на полях собственного экземпляра VI книги альманаха: «Из этого конгломерата протестов только протест Лунина можно назвать трезвым и совершенно выдержанным. Лунин займет высокое место в истории революционных обществ в России, слишком бедных такими личностями, как его, Пестеля, Муравьева и Рылеева; впрочем, людей, подобных им, никогда не считают десятками» 32.

Злободневность декабристской, лунинской темы сказывалась, между прочим, в том, что одновременно с упоминаниями о декабристе в серьезных исторических трудах (А. Н. Пыпин, В. И. Семевский) - его рукописи оставались под запретом; рассказы о Лунине множились в печати - но очерк о нем и некоторых других декабристах, подготовленный С. А. Панчулидзевым для «Сборника биографий кавалергардов», не появился в печати даже в 1906 г.

В конце XIX - начале XX столетия вышли работы В. И. Ленина и Г. В. Плеханова, посвященные проблемам революционного наследия. Страницы Ленина о трех поколениях русского освободительного движения, об исторической роли декабристов отдавали должное и всему движению в целом, и каждому из первых революционеров, в частности33. В статье «Памяти Герцена» Ленин с одобрением и признанием процитировал высокие слова Герцена о декабристах, как «фаланге героев»34; выше уже отмечалось, что подобная точка зрения Герцена на предшественников в немалой степени сложилась под влиянием первой встречи с декабристской мыслью, с произведениями и личностью Лунина.

Новый этап посмертной судьбы декабриста, естественно, начинается в 1917 г.

В 1920-1930-х годах, благодаря возможности использовать прежде недоступные комплексы лунинских бумаг, выходит ряд новых статей и книг о нем: это был форменный переворот в освоении наследия замечательного декабриста-писателя. Одновременно с обнародованием сочинений и следственных документов открывались интересные материалы и в Сибири, вводились в оборот неизвестные прежде биографические материалы, ценные воспоминания других декабристов о Лунине.

Вот хронологический перечень наиболее важных публикаций.

1923 г. Выход книги «Декабрист М. С. Лунин. Сочинения и письма». Редакция и примечания С. Я. Штрайха.

Это издание - основное для последующих нескольких десятилетий; несмотря на его немалые недостатки, здесь впервые напечатаны, по автографам, тексты четырех лунинских работ («Письма из Сибири», «Разбор», «Взгляд», «Розыск»), а также большие извлечения из «Записной книжки» декабриста и важные документальные приложения.

1925 г. В книге Б. Г. Кубалова «Декабристы в Восточной Сибири» публикуются письма Лунина, фрагменты его второго следственного дела (1841).

1926 г. Выход второго сборника работ Лунина под редакцией и с примечаниями С. Я. Штрайха - «Общественное движение в России. Письма из Сибири».

1926 г. В III книге сб. «Атеней», а также книге С. Я. Гессена и М. С. Когана «Декабрист Лунин и его время» печатаются письма Лунина из Акатуя и другие материалы.

1926 г. В сб. «Декабристы на каторге и в ссылке» М. Муравьев впервые публикует лунинскую статью «Взгляд на польские дела».

1927 г. В III томе документальной серии «Восстание декабристов» напечатано следственное дело Лунина (1825-1826).

1930 г. В. С. Манассеин публикует опись сибирской библиотеки Лунина и статью о книжном собрании декабриста (в журнале «Библиотековедение и библиография», 1930, № 1-2).

В 1934 г. подготавливалось, но, к сожалению, не осуществилось новое издание сочинений декабриста (в серии «классики революционной мысли домарксового периода»)35.

Крупным событием в освоении лунинского наследия было появление в те годы интереснейшей темы Лунин и Пушкин - в связи с расшифровкой потаенной X главы «Евгения Онегина» и другими материалами 36.

Достижения 1920-1930-х годов создавали возможности, стимулировали необходимость монографического исследования жизни и творчества Лунина. Задача была исключительно сложна ввиду специфических особенностей биографии, трудностей многостороннего охвата лунинского наследия. С. Я. Штрайх, С. Я. Гессен, Б. Г. Кубалов и другие декабристоведы, публикуя важнейшие лунинские документы, сопроводили их очерками личности декабриста, его идейной жизни.

В последующие десятилетия выходят монографические исследования (С. Б. Окунь, Н. Я. Эйдельман), обобщаются накопленные материалы и вводится ряд новых, осуществляются повторные публикации ряда сочинений декабриста по текстам, напечатанным С. Я. Штрайхом в 1923- 1926 гг.37

Общественный интерес к движению декабристов, особенно возросший в связи со 150-летним юбилеем 14 декабря, сопровождался усилением интереса к личности и борьбе Лунина: о нем выходят новые исследования, пишутся романы, повести, пьесы, стихотворения. В эту же пору лунинские труды переиздаются и изучаются на Западе 38.

Как это часто бывает, новый этап освоения прошлого, опираясь на уже сделанное, в то же время выявляет слабости, пробелы прежнего изучения и настоятельно требует новых публикаций, исследований. Недостатки ранее напечатанного о Лунине очевидны: во-первых, рассеянность статей и документов по разным, в основном редким, труднодоступным книгам и журналам. Достаточно сказать, что для ознакомления с 12 письмами из Акатуя нужно, например, соединить четыре разновременных издания.

Второй пробел - отсутствие должным образом апробированного текста лунинских работ - сначала на языке подлинника (чаще всего французском), // С 351 потом - в переводе. Многоязычная культура замечательного писателя, мыслителя, революционера может быть достаточно полно представлена только соединением в одном издании как русских, так и иностранных текстов Лунина.

По этому поводу сам декабрист тонко заметил, что «помощь перевода недостаточна. Он передает только мысль, никогда [не передавая] чувства во всей его свежести и полноте».

Исследователи творчества Лунина не раз отмечали то прискорбное обстоятельство, что вследствие ограниченного объема прежних изданий его работы воспроизводились только по-русски. Авторитетными специалистами критиковались и недостатки имеющихся переводов. Так, М. К. Азадовский писал 30. IX 1931 г. С. Я. Гессену: «Когда будете издавать Лунина, позаботьтесь о переводах. Настойте пред издательством, чтобы был приглашен для перевода какой-нибудь крупный художник. Я даже не знаю, кто сможет по-настоящему передать обаяние стиля Лунина». Относительно имеющихся переводов автор письма находил, что «в них нет того шарма, который всегда отличает лунинские писания».

Третьим существенным минусом прежней «лунинианы» является отсутствие или недостаточность текстологических и реальных комментариев к сочинениям декабриста.

Издание, предпринятое в серии «Литературных памятников», должно, насколько это возможно, преодолеть пробелы предыдущих публикаций.

Тексты Лунина печатаются по автографам на языке подлинника, с заново выверенными переводами. Лунинское наследие впервые объединено в одной книге. Научный комментарий к изданию составлен с учетом того, что достигнуто за последние десятилетия при изучении биографии и творчества декабриста.

Разумеется, составители-комментаторы отдают себе отчет - как много белых пятен в изучении Лунина останется и после настоящего издания.

Неизвестна судьба некоторых сочинений декабриста, требуются специальные розыски, связанные с его библиотекой, много загадок едва ли не в каждом периоде его биографии; место лунинской деятельности в истории русского освободительного движения - многосложная проблема, которая, несомненно, в будущем может быть уточнена.

При всем при том составители-комментаторы настоящего издания надеются, что современный читатель найдет в нем богатые материалы о России 1830-1840-х годов, уникальные сводки о Сибири и сибирских ссыльных, большой пласт декабристской публицистики, истории, мемуаристики, важные проблемы российской историографии, тему польско-русских отношений и связей.

Наконец, сам образ Лунина - величественное проявление человеческого духа, высокий полет вольной, прекрасной мысли.

М.С. Лунин. Письма из Сибири. М., Наука. 1988. В настоящей интернерт-публикации использована электронная версия книги с сайта http://www.dekabristy.ru/

Здесь читайте:

Движение декабристов (Список литературы).

Румянцев В.Б. И вышли на площадь... (Взгляд из XXI века).

"Русская Правда" П. И. Пестеля.

Белоголовый Н.А. Из воспоминаний сибиряка о декабристах . Русские мемуары. Избанные страницы. 1826-1856 гг. М., 1990.

Подполковник л.-гв. Гродненского полка, декабрист; род. в 1783 г. Происходил из богатой дворянской семьи, получил воспитание по своему времени блестящее, но солидного общего образования не имел. Молодость Лунина прошла бурно: в нем сказывалась общая молодым людям того времени страсть к молодечеству, желание обратить на себя внимание; в то время в Петербурге почти не было поединка, в котором бы он не принимал участия, несколько раз он сам стрелялся и был ранен. Лунин начал службу в Кавалергардском полку, участвовал в сражении под Аустерлицем, был ординарцем имп. Александра I в достопамятную ночь после переправы через Неман; одно время носился с мыслью убить Наполеона и этим избавить Россию от опасности.

Во время заграничного похода у Лунина произошел известный инцидент с цесаревичем Константином Павловичем.

Все офицеры командуемого им корпуса сочли себя оскорбленными цесаревичем и подали в отставку.

Когда цесаревич после этого на одной из дневок на смотре заявил, что отставки приняты быть не могут, но что он, сознавая неправоту свою, извиняется, а кому этого мало, тому готов дать личное удовлетворение, то все признали себя удовлетворенными, но Лунин сказал: "Ваше Высочество изволили сейчас предложить личное удовлетворение, позвольте же мне воспользоваться такой честью". - "Ну, брат, для этого ты еще слишком молод!" - ответил цесаревич.

Впоследствии Константин Павлович очень благоволил к Лунину.

По возвращении гвардии в Петербург Лунин ожидал производства в полковники, но, узнав что император недоволен его поведением и производить его не желает, как не желает производить и младших офицеров, Лунин, чтобы не вредить товарищам, вышел в отставку.

Оставив службу, Лунин отправился за границу с перешедшим в русскую гвардию французом Ипполитом Оже, с которым очень сдружился.

Во время пребывания в Париже в эту поездку Лунин познакомился с Сен-Симоном, который заинтересовался Луниным;

Лунин задумывал писать роман из эпохи самозванцев, затем оставил эту мысль, увлекся тайными обществами Франции и перешел в католицизм.

Неожиданная смерть отца, оставившего ему большое состояние, заставила Лунина вернуться в Россию.

По возвращении Лунина в Петербург его вскоре захватало начинавшееся в то время общественное брожение; он был в числе лиц, положивших начало "Союзу Благоденствия", а может быть и "Союзу Спасения", во всяком случае, в "Союз Спасения" он входил, как член. Роль, которую играл в деятельности "Союза Спасения" Лунин, довольно трудно установить.

Несомненно только, что он был одним из деятельных членов его; если верить Гречу, он громогласно проповедовал революцию и мятежи.

Во всяком случае, своей решительностью и энергичностью он приобрел большое влияние, а резкостью суждений и крайностью выводов, перед которыми он не останавливался, толкал остальных товарищей (в это время он вернулся на военную службу) на путь политической борьбы.

На одном из собраний "Общества Спасения" еще в 1817 г., по показанию Пестеля, Лунин, при обсуждении вопроса об открытии действий, высказал, что если общество решится убить императора, то можно будет для сего вызвать на Царскосельскую дорогу несколько лиц в масках.

Лунин признал, что он "между прочим говорил это". Решительный характер Лунина был хорошо, конечно, известен его товарищам, и когда, позднее, Пестель хотел набрать из молодых отчаянных людей так называемую cohorte perdue, то начальство над этим отрядом думал возложить на Лунина.

Когда "Союз Спасения" был переименован в "Союз Благоденствия", Лунин входил в число членов учредителей; когда же "Союз Благоденствия" был распущен и часть членов его образовали "Северное общество", Лунин был в числе членов нового общества.

Но участия в событии 14-го декабря Лунину не пришлось принять; он был адъютантом при вел. кн. Константине Павловиче в Варшаве.

Здесь Лунин перешел в "Южное Общество". Когда после 14 декабря стали раскрываться сети заговора декабристов, Лунина хотели арестовать; в. кн. Константин Павлович взял его под свою защиту и писал о нем в Петербург следующее: "Статься могло, что он (Лунин), находясь в неудовольствии противу правительства, мог что-либо насчет оного говорить, как сие случается не с одним им; даже его Императорское Величество изволит припомнить, что мы иногда сами между собой, сгоряча, не одумавшись, бывали в подобных случаях не всегда в речах умеренными, но это еще не означает какого-либо вредного намерения.

Винить его в том, что он знал о тайном обществе и не донес тогда правительству, хотя можно, но должно принять в соображение и то, что в оное, как теперь открылось, столько входило двоюродных и троюродных братьев и других родственников его". Вместе с тем Константин Павлович уведомил Лунина, что из Петербурга пришло приказание его арестовать.

Лунин воспользовался этим и сжег все компрометирующие его бумаги, между прочим расписку одного из членов общества, сделавшегося уже важным лицом, уведомив его об этом через свою сестру.

Лунину представлялась полная возможность бежать за границу и, таким образом, избегнуть ожидавшего его возмездия, но он сам отправился в Петербург и явился в следственную комиссию, где вел себя очень вызывающе и обратил на себя внимание своими резкими ответами.

Верховным уголовным судом Лунин был отнесен ко второму разряду государственных преступников и приговорен к политической смерти.

Указом Николая І от 10 июля 1826 г. этот приговор, как и для остальных декабристов, был смягчен.

В Сибирь Лунин попал позднее других; в Читу его привезли в конце 1829 года. Как и другие декабристы, он был первоначально помещен на Нерчинских заводах, а потом переведен на Петровский завод. Срок каторжных работ Лунину истек в конце 1835 г., и в июле 1836 г. Лунин вместе с 9 товарищами был водворен в слободе Урике, в 18 верстах от Иркутска по Ангарскому тракту.

Здесь он жил в собственном доме, устроенном довольно оригинально.

Дом стоял посреди двора, обнесенного высоким забором.

Одна половина дома была жилая, а в другой помещалась католическая молельня.

Живя на поселении, Лунин продолжал интересоваться русской и западноевропейской литературой; с последнею он мог знакомиться в подлиннике почти на всех европейских языках; наконец, занятия Лунина за это время относятся и к религиозным предметам.

Он продолжал оставаться ревностным католиком, в своей молельне самым аккуратным образом прочитывал ежедневно свой требник, а раз в неделю из Иркутска приезжал к нему капеллан исполнять церковную службу.

Благодаря заботам сестры за все время пребывания в Сибири, Лунин никогда не нуждался в деньгах.

С сестрой Лунин поддерживал постоянные сношения; его письма были постоянно резки, исполнены нападок на правительство; письма эти тайно расходились по Петербургу.

Также резки были и его письма к его товарищам-декабристам; зная, что письма должны пройти через "III Отделение", Лунин не останавливался перед этим; ему нравилось, как он выражался, "дразнить медведя"; за несколько неприличные остроты по адресу Государя, Лунину запрещено было писать в течение года письма.

Не прошло и года со времени запрещения переписки, как над Луниным разразилась новая гроза. Он написал критику на донесение следственной комиссии по делу декабристов.

В ней он утверждал, что правительство ограничилось только одним следствием, что суда вовсе не было, выставил в неблаговидном свете действия отдельных членов да и само следствие обрисовывал пристрастным и недобросовестным.

Рукопись эта была написана на английском языке, которым Лунин владел в совершенстве; он переслал ее в Петербург сестре, затем она попала в Лондон и была отпечатана.

В начале 1841 г. Лунин был вывезен в Акатуевский рудник; возникло дело, к которому привлекаемы были и некоторые другие декабристы, жившие на поселении.

Акатуй, куда был сослан Лунин, был один из самых отдаленных рудников Нерчинских заводов.

Этот рудник стоял в чрезвычайно нездоровой местности.

Но Лунин и среди самой печальной обстановки умел жить не унывая.

Только за год до смерти он сразу как-то изменился, сделался молчалив и стал скучать; он ожидал, что его расстреляют, и эта мысль не давала ему покоя. Лунин умер скоропостижно 8 декабря 1845 г. и был погребен на Акатуевском кладбище. "Исторический Вестник", 1880 г., т. І, стр. 139-149; 1891 г., т. 45, стр. 65, 66; 1902 г., т. 87, стр. 246. - "Русский Архив", 1870 г., стр. 1582, 1606, 1631, 1650-1661; 1874 г., т. II, стр. 702; 1877 г., т. І, стр. 51, 240, 519; т. II, стр. 55 (записки Ипполита Оже); 1879 г., І., стр. 516; 1881 г., II, стр. 282, 334 (Донесение следственной комиссии); 1882 г., І, стр. 231, 459; 1885 г., І, стр. 359-365 (Из воспоминаний Л. Ф. Львова); III, стр. 225-227, 230, 234, 555, 560-661 (Записки Н. Н. Муравьева). - "Русская Старина", 1870 г., II, стр. 183, 184; 1877 г., III, стр. 83; 1878 г., I, стр. 3; 1881 г., І, стр. 820, IV, стр. 654; 1882 г., I, стр. 65, 160; II, стр. 711; 1886 г., IV, стр. 235; 1888 г., II, стр. 371; 1891 г., V, стр. 89; 1892 г., III, стр. 171; 1898 г., ноябрь, стр. 344; 1899 г., ноябрь, стр. 329, 331; 1900 г., февр., стр. 279, 280, май, стр. 364; 1901 г., янв., стр. 192, февр., стр. 438. - "Отечественные Записки", 1869 г., № 10, стр. 231, 556, 559. - "Девятнадцатый век", М. 1872 г., ч. І, стр. 111, 145, 173 (Записки Н. В. Басаргина). - Головачев, "Декабристы", 86 портретов... Изд. М. М. Зензинова, М., 1906 г., стр. 129-138. - Бар. Розен, "Записки декабриста", СПб., 1907 г., стр. 3, 30, 48, 54, 97, 106, 109, 126, 129, 132, 154, 161, 162, 171, 176, 274, 303. - "Декабристы и тайные общества в России". Изд. В. М. Саблина, М., 1906 г., стр. 86. - Словарь Брокгауза и Ефрона. - Греч, "Заговор декабристов", СПб., 1886 г., стр. 428, 429. - "К биографии декабриста М. С. Лунина" ("Русская Старина", 1914 г., кн. III). В. Строев. {Половцов} Лунин, Михаил Сергеевич - декабрист.

Служа в гвардии, в кавалергардском полку, Л., оскорбленный тем, что его обошли при производстве, самовольно бросил службу и уехал за границу.

Возвратясь в Россию, Л. служил при великом князе Константине Павловиче в Польше.

Он участвовал в заговоре декабристов, принадлежа к Северному обществу, но расположенный к нему великий князь Константин Павлович долго не хотел выдавать его властям и даже предлагал Л. устроить его бегство за границу.

Л. сам явился в СПб., в верховный уголовный суд, где ухудшил свою судьбу смелыми ответами.

Он был осужден на каторгу по 2-му разряду и отправлен в Читу, откуда потом переведен в Петровский завод. По отбытии каторжных работ Л., находясь на поселении в Сибири, за свои весьма резкие, направленные против правительства и администрации письма, напечатанные затем в Англии, был вновь заключен в тюрьму, где скоро умер. См. статью Д. И. Завалишина в "Историческом Вестнике", 1880, № 1. {Брокгауз} Лунин, Михаил Сергеевич (29.12.1787-3.12.1845). - Подполковник л.-гв. Гродненского гусарского полка. Род. в Петербурге, раннее детство провел в Тамбовской губ. Православного вероисповедания, впоследствии перешел в католичество.

Отец - действ. стат. сов. Сергей Мих. Лунин (ум. в февр. 1817), мать - Феодосия Никитична Муравьева (ум. 1792). Воспитывался дома, учителя - англичанин Форстер, французы Бюте, Картье, аббат Вовилье (воспитывавший его в духе католичества), швейцарец Малерб, швед Кирулф.

За Луниным в с. Сергиевском (Инжавино тож) и Никитском Кирсановского уезда Тамбовской губ., с. Аннино Вольского уезда Саратовской губ. всего 929 душ. В службу вступил юнкером в л.-гв. Егер. полк - сент. 1803, портупей-юнкер - янв. 1805, переведен в л.-гв. Кавалергардский полк эстандарт-юнкером - 1805, корнет - 8.10.1805, участник войны 1805-1807 (Аустерлиц, Гельзборг - награжден орденом Анны 4 ст., Фридланд), поручик - 26.12.1807, штабс-ротмистр - 28.9.1810, участник Отечественной войны 1812 (Смоленск, Бородино, Тарутино, Малоярославец, Красное), ротмистр - 14.1.1813, участник заграничных походов (Люцен, Бауцен, Дрезден, Кульм, Лейпциг, Фер-Шампенуаз, Париж), вернулся с полком в Петербург - 18.10.1814, уволен в отставку 6.10.1815 в результате представления рапорта об отпуске.

Уехал в Париж 10.9.1816, вернулся в первой половине 1817, вступил снова в службу ротмистром Польского улан. полка (м. Ружены, г. Слуцк) - 20.1.1822, переведен в Варшаву в л.-гв. Гродненский гусар. полк с назначением состоять при вел. кн. Константине Павловиче - 26.3.1824, назначен командиром 4 эскадрона - 5.5.1824. Масон, член ложи "Трех добродетелей". Член Союза спасения (1816), Союза благоденствия (член Коренного совета, участник "Московского заговора" 1817 и петербургских совещаний 1820) и Северного общества.

Первоначальные показания в ответ на вопросные пункты Следственного комитета дал в Варшаве 24.3.1826, арестован 9.4.1826 в Варшаве, доставлен в Петербург на гл. гауптвахту - 15.4, переведен в Петропавловскую крепость в особый арест. покой - 16.4, в мае показан в № 8 Кронверкской куртины.

Осужден по I разряду и по конфирмации 10.7.1826 приговорен в каторжную работу на 20 лет, срок сокращен до 15 лет - 22.8.1826. Отправлен в Свеаборг - 21.10.1826 (приметы: рост 2 арш. 8? верш., "лицо белое, продолговатое, глаза карие, нос средний, волосы на голове и бровях темно-русые"), прибыл туда - 25.10.1826, переведен в Выборгскую крепость - 4.10.1827, отправлен в Сибирь - 24.4.1828, прибыл в Иркутск - 18.6.1828, доставлен в Читинский острог - конец июня 1828, прибыл в Петровский завод в сент. 1830, срок каторги сокращен до 10 лет - 8.11.1832. По указу 14.12. 1835 обращен на поселение в с. Урик Иркутского округа (прибыл в Иркутск 16.6.1836), поселился в выстроенном себе доме - ноябрь 1836. За "Письма из Сибири", пересылавшиеся Луниным сестре, запрещена переписка на год - 5.8. 1838, разрешено возобновить переписку - 28.10.1839. В результате доноса иркутского чиновника Успенского, доставившего ген.-губ. Вост. Сибири В. Я. Руперту сочинение Лунина "Взгляд на русское тайное общество с 1816 по 1826 год", Высоч. повелено 24.2.1841 сделать обыск в доме Лунина, бумаги представить в III отделение, Лунина отправить в Нерчинск, подвергнув строгому заключению.

Арестован в ночь на 27.3.1841, дал письменные показания в Иркутске - 27.3. 1841, отправлен в Акатуевский тюремный замок при Нерчинских горных заводах - 9.4.1841, прибыл в Акатуй - 12.4. На докладе Бенкендорфа царю 23.2.1842 об итогах расследования дела о распространении сочинений Лунина резолюция: "оставить в строгом заключении". Умер в Акатуе в ночь на 3.12.1845. Брат - Никита (1789-1805); сестра - Екатерина, в замужестве Уварова (8.3.1791-22.12.1868); племянники - Серг. Фед. Уваров (5.10.1820-1896), историк;

Александр Фед. Уваров (11.1.1816-30. 3.1869), полковник гусар. вел. кн. Константина Николаевича полка. ВД, III, 111-130; ЦГАОР, ф. 109, 1 эксп., 1826 г.. д. 61. ч. 61. Лунин, Михаил Сергеевич полковник Гроднен. гусарского полка, писатель при Никол. I. {Половцов}

Родился 29 декабря 1787 г. в Петербурге в дворянской семье. Получил домашнее образование. В 1803 г. поступил на военную службу в лейб-гвардии егерский полк, в 1805 г. перешёл в кавалергарды. Участвовал в Аустерлицком сражении (1805 г.), Прусском походе (1807 г.), Отечественной войне 1812 г. и Заграничных походах русской армии (1813-1814 гг.).

За Бородинское сражение был награждён золотой шпагой с надписью: «За храбрость». В 1815 г. в чине ротмистра вышел в отставку. В следующем году вступил в первую тайную политическую организацию Союз спасения. В 1816- 1817 гг. жил в Париже, где познакомился с А. Сен-Симоном и перешёл в католичество. После смерти отца (1817г.) вернулся в Россию. В 1818 г. стал членом-учредителем тайной организации Союз благоденствия, вошёл в состав его Коренной управы и, как сторонник республики, первым выступил с проектом цареубийства. После ликвидации Союза благоденствия (1821 г.)

Лунин - один из создателей и руководителей Северного общества. В начале 1822 г. он вернулся на военную службу, в 1824-1825 гг. служил в Варшаве командиром эскадрона Гродненского гусарского полка и одновременно был адъютантом наместника Польши - великого князя Константина Павловича. После восстания на Сенатской площади 14 декабря 1825 г. Лунин находился под надзором в Варшаве.

Несмотря на заступничество великого князя, 9 апреля 1826 г. он был арестован, привезён в Петербург и Верховным уголовным судом осуждён по 2-му разряду (политическая смерть и вечная каторга, впоследствии сокращённая до 10-летнего срока).

Отбывал заключение в Свеаборгской крепости (ныне город Суонменлинна в Швеции; 1826-1827 гг.) и Выборгском замке (1827-1828 гг.); находился на каторжных работах в Чите (1828-1830 гг.) и Петровском Заводе (ныне город Петровск-Забайкальский; 1830-1836 гг.).

В июне 1836 г. вышел на поселение в село Урик близ Иркутска. За резкие письма о русских порядках, а также за обнаруженное при обыске сочинение «Взгляд на тайное общество в России (1816-1826)» был арестован (27 марта 1841 г.) и заключён в Акатуйскую тюрьму.